 |
Johann Daniel Mylius.
Opus medico-chymicum. 1618
|
«Зеленый лик» – роман этот подобен карте, или топографическому плану, умалчивающих о красоте или уродстве открывающегося с того или иного холма пейзажа, зато позволяющих не сбиться с пути и дойти до нужного места.Все, что ниже – не более, чем расшифровка картографической легенды, комментарий к символическим значкам, – а прокладывать путь и созерцать пейзажи читателю предстоит самому.
«Зеленый лик» – роман о «рождении в духе», о трансмутации тленного человека в человека духовного, написанный не «учителем пути», но – идущим. Посвященный в ряд эзотерических практик, всю жизнь искавший выхода к подлинной Реальности, Майринк все же достаточно сознавал, что, покуда мы – здесь, мы обречены, по словам апостола видеть как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, и – знать лишь отчасти (1 Кор. 3, 12). Мирча Элиаде, приводит в своих записках любопытный рассказ, слышанный им от знатока еврейской мистики Гершома Шолема. Майринк просил того истолковать некоторые пассажи из романа «Голем», которые он написал «под впечатлением ряда эзотерических еврейских источников (весьма поверхностных, заметил Шолем), – однако не совсем понимая, что же те имеют в виду. Шолем на это ответил, что написанное под влиянием второсортных авторов, вне связи с аутентичной традицией, вообще лишено какого-либо смысла!»[1]
Тот же Шолем замечал, что так до конца и не понял, так ли уж Майринк верил «собственным эзотерическим писаниям – возможно он отчасти и забавлялся, ибо ему было свойственно весьма странное чувство юмора»[2].
Следует помнить и другое – многие авторы, причастные сокровенному знанию, излагая его в своих сочинениях, подчеркивают, как сделал то один из алхимиков XIII века, укрывшийся под псевдонимом Гебер:
“Я предпочитаю излагать так, чтобы мудрые поняли, умы посредственные заблудились, а дураки и безумцы сломали головы… Каждый раз, когда кажется, будто я излагаю нашу науку ясно и открыто, именно тогда объект исследования затемняется почти полностью, И, тем не менее, я не стремлюсь нарочно сокрыть алхимическое действо за аллегориями и тайнами, но стараюсь отразить четко и разумно открытое по вдохновению от Бога всемогущего и бесконечно милостивого: Он благоизволил наделить, в Его святой воле отнять»[3].
 |
(R. Josephi Gecatilia) De
Porta Lucis.
Augsburg, 1516
|
1Eliade M. Journal 1945 — 1955. Chicago & London, 1979. P. 111 — 112.
2 Ibid.
2 Ibid.
3 Burkhardt Titus. Alchemy: Science of the Cosmos, Science of the Soul. Shaftesbury, 1986. Ch. 1. Цит. в пер. Е.Головина.
Майринк вполне следует этой заповеди. Достаточно сказать, что сама избранная им форма изложения – художественный текст (и, заметим, виртуозно сделанный текст) – отвергает всякую дидактику. Перед нами не наставление в истине, но толчок к ее поиску, толчок бескомпромиссный и безжалостный, способный у иного читателя выбить всякую почву из-под ног. Но: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее». (Лк. 9, 24).
Один из главных и болезненных вопросов, возникающих при чтении «Зеленого лика» – о взаимоотношениях этого романа с христианской традицией. С точки зрения ортодоксии этот роман, как и все вещи Майринка, должен быть признан ересью (недаром он был включен Ватиканом в индекс книг, не рекомендуемых для чтения католикам). Майринк и не скрывал своих напряженных отношений с «христианством Петра и Павла». Более того – достаточно сказать, что нигде в майринковских романах нельзя найти мотив исповедания Христа как личного Бога, чтобы вопрос этот был полностью снят. Однако все обстоит значительно сложнее.
Мы забываем, что христианство явилось в уставший, сбившийся с пути и обветшавший мир, судорожно искавший спасения — и не находивший его во всей мудрости философов и таинствах язычников.
Народы, населявшие тогдашнюю Ойкумену изверились в своих богах — что не мешало им поклоняться богам чужим, которых они заимствовали со всех концов земли, учреждая все новые и новые «синтетические культы» и мистерии, — но и те не могли удовлетворить духовной жажды.
Один из главных и болезненных вопросов, возникающих при чтении «Зеленого лика» – о взаимоотношениях этого романа с христианской традицией. С точки зрения ортодоксии этот роман, как и все вещи Майринка, должен быть признан ересью (недаром он был включен Ватиканом в индекс книг, не рекомендуемых для чтения католикам). Майринк и не скрывал своих напряженных отношений с «христианством Петра и Павла». Более того – достаточно сказать, что нигде в майринковских романах нельзя найти мотив исповедания Христа как личного Бога, чтобы вопрос этот был полностью снят. Однако все обстоит значительно сложнее.
Мы забываем, что христианство явилось в уставший, сбившийся с пути и обветшавший мир, судорожно искавший спасения — и не находивший его во всей мудрости философов и таинствах язычников.
Народы, населявшие тогдашнюю Ойкумену изверились в своих богах — что не мешало им поклоняться богам чужим, которых они заимствовали со всех концов земли, учреждая все новые и новые «синтетические культы» и мистерии, — но и те не могли удовлетворить духовной жажды.
 |
Ангелы, уловляющие души
человеческие ко спасению.
Равенна. VI в. н.э.
|
Сын Человеческий явился как молния, разорвавшая мрак безжалостным светом. При слишком ярком освящении полутона пропадают. Недаром символом автора самого «мистического» из четырех Евангелий — Иоанна — является орел — птица, которая может смотреть на солнце, не отводя взгляда.
 |
Book of Kells. Four
Evangelists. ca 800.
|
Апостол Павел, столь много сделавший для выработки христианской догматики, на три дня ослеп, когда Христос явился ему на дороге в Дамаск. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее» (Мф. 10, 34 — 35). Христианство пришло со страшной и радостной вестью, которую мир не мог вместить, как ветхие мехи не способны удержать молодое вино (Мк. 2, 22). И раннехристианский гнозис[4] — известный по трудам Отцов Церкви, боровшихся с ересью, и только после находки в 1945 г. библиотеки Наг-Хаммади обретший реальные черты, — был своего рода реакцией на этот «ожог».
 |
Евангелие от Фомы.
Библиотека Наг-Хаммади.
|
Дуализм гностического христианства[5], позже объявленный ересью, был просто своеобразной реакцией «человеческого, слишком человеческого» зрения на яркий свет — долгое время после вспышки мир виделся лишь черно-белым. В этом смысле тексты раннехристианских гностиков — подлинное и аутентичное свидетельство о Богоявлении: о боли и растерянности, которое испытывает человеческое сознание, сталкиваясь с Абсолютом. Свобода может быть невыносимее рабства, прощение может внушать ужас, стоит задуматься, Кто — прощает.
Богословие смогло «переварить» и нейтрализовать и Платона, и Аристотеля, вместив их в себя – но гнозис был отвергнут, изгнан за пределы церковной ограды, однако не вовсе исчез, а подобно реке, ушел под землю, в некую память культуры – чтобы вновь и вновь свидетельствовать о себе – то ересью катаров и песнями трубадуров, то – возрожденческой алхимией.
И если сравнить некоторые идеи «Зеленого лика» (как и других романов Майринка in masse) с гностическим – но все же – христианством – то мы увидим, что как раз к этому христианству Майринк весьма близок. Подобные учения он мог знать по многочисленным работам начала века, восстанавливающим раннехристианские тексты на основе цитат у Отцов Церкви – прежде всего Иринея, Оригена и Климента Александрийского. Следует учитывать и тот факт, что Майринк был посвящен и в ряд эзотерических обществ[6], – сколь бы поверхностны не были эти посвящения, внутри таких кружков могла существовать «цепь преемственности» и устной передачи некоторой традиции[7].
Богословие смогло «переварить» и нейтрализовать и Платона, и Аристотеля, вместив их в себя – но гнозис был отвергнут, изгнан за пределы церковной ограды, однако не вовсе исчез, а подобно реке, ушел под землю, в некую память культуры – чтобы вновь и вновь свидетельствовать о себе – то ересью катаров и песнями трубадуров, то – возрожденческой алхимией.
И если сравнить некоторые идеи «Зеленого лика» (как и других романов Майринка in masse) с гностическим – но все же – христианством – то мы увидим, что как раз к этому христианству Майринк весьма близок. Подобные учения он мог знать по многочисленным работам начала века, восстанавливающим раннехристианские тексты на основе цитат у Отцов Церкви – прежде всего Иринея, Оригена и Климента Александрийского. Следует учитывать и тот факт, что Майринк был посвящен и в ряд эзотерических обществ[6], – сколь бы поверхностны не были эти посвящения, внутри таких кружков могла существовать «цепь преемственности» и устной передачи некоторой традиции[7].
4См., в частности: Foerster W.
Gnosis. A selection of gnostic texts. V. I — II. Oxford, 1972 — 1974;
Поснов М.Э. Гностицизм II века и победа христианской церкви над ним.
Киев, 1917.
5Мы не говорим сейчас о манихействе и арианстве.
6В первую очередь — «Цепь Мириам»
Джулиано Креммерца. Интересующегося практиками этого общества отсылаем
к: Эвола Юлиус. Метафизика пола. М., 1996. С. 378 — 382; и трудам самого
Креммерца.
7Заметим одну странную
закономерность. Конец прошлого и первая половина нашего века были
отмечены горячечными мистическими исканиями, предел которым положила
Вторая Мировая война, в корне изменившая парадигму мышления «западного
человека». Послевоенная культура характеризуется своеобразным «разрывом
преемственности», она как бы «начата с чистого листа». И тут неожиданно
из небытия всплывает целая библиотека текстов, словно содержащая ответы
на те вопросы, что так волновали довоенных интеллектуалов.
 |
Чудо с хлебами и рыбами.
Равенна. VI в. н.э.
|
То «учение Хадира Грюна», которое постигает герой романа, Фортунат Хаубериссер, с беспощадной ясностью можно обнаружить в гностическом Евангелии от Фомы. Недаром в тексте рукописи, попавшей герою в руки, упомянут этот апостол, не уверовавший в Воскресение Христа доколе «не вложил руки своей в ребра Его» (Ин. 20, 27). Интересующее нас гностическое Евангелие, как уже говорилось, было найдено лишь в середине ХХ века, однако Средневековье знало несколько апокрифических текстов, авторство которых приписывалось Фоме, и следы их сохранились в виде многочисленных цитат у Отцов Церкви и средневековых богословов. Средние века окружили фигуру «недоверчивого ученика» целым сонмом легенд. Считается, что Фоме выпало быть апостолом Индии[8] – и именно с его именем связывают так будоражившее средневековые умы царство Пресвитера Иоанна.
Евангелие от Фомы начинается наставлением: «Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и когда он найдет, он будет потрясен, и если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем» (схолия 1)[9].
Евангелие от Фомы начинается наставлением: «Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и когда он найдет, он будет потрясен, и если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем» (схолия 1)[9].
Построенный по спирали и втягивающий в себя, как воронка водоворота, этот текст, варьируя формулы и образы, вновь и вновь будет возвращаться к нескольким темам: обретение знания, обретение света, обретение полноты. Три эти понятия внутри текста нельзя оторвать друг от друга, они дополняют друг друга, раскрываясь одно через другое.
Знание есть знание начала: «Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти» (схол. 19). И не перифраз ли этих слов встречаем мы у Майринка, когда неизвестный предшественник Фортуната Хаубериссера пишет, обращаясь к тому, кто решится идти «путем метаморфозы»: «Начало – вот поистине то, чего недостает роду человеческому… Изо дня в день довлеет нам вопрос: кто я есмь?.. Однако ответа мы не ищем, потому то начала и не обретаем».
Путь этот есть путь преодоления иллюзии, «растворения мира», который – не более, чем морок и видимость.
Знание есть знание начала: «Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти» (схол. 19). И не перифраз ли этих слов встречаем мы у Майринка, когда неизвестный предшественник Фортуната Хаубериссера пишет, обращаясь к тому, кто решится идти «путем метаморфозы»: «Начало – вот поистине то, чего недостает роду человеческому… Изо дня в день довлеет нам вопрос: кто я есмь?.. Однако ответа мы не ищем, потому то начала и не обретаем».
Путь этот есть путь преодоления иллюзии, «растворения мира», который – не более, чем морок и видимость.
«Зеленый лик» начинается с описания вывески, случайно привлекшей взгляд главного героя: «Кунштюк-салон Хадира Грюна… – белые, вычурно витиеватые буквицы и мрачный, непроницаемо черный фон…»
8См.: Деяния Иуды Фомы апостола// Мещерская Е. Апокрифические деяния апостолов. М., 1997. С. 156 — 266.
9Апокрифы древних христиан. М., 1989.
С. 250. Все цитаты из Евангелия от Фомы далее даются по этому изданию
лишь с указанием схолии.
Kunststuck слово-уродец, слово-нелепица, означающее «трюк, фокус», открывает горячечно-страстный роман о пути к бессмертию. Лавочка под странной вывеской и впрямь торгует незамысловатыми иллюзионистскими реквизитами – да еще книжонками и открытками для любителей «клубнички». Только – если разложить «kunststuck» на составляющие его корни, смысл оно приобретет несколько иной: «искусственно сделанная вещь» – то есть, «нечто сотворенное». А если вспомнить известную иудейскую формулу, утверждающую, что тварному миру предшествовала Небесная Тора, «написанная белым огнем по черному огню»[10], то лавочка окажется символом самого мироздания. Мироздания, где реальность сокрыта покровом иллюзии-Майи. Однако покров этот можно прорвать.
 |
Хидр
|
В тот первый раз, когда Фортунат видит вывеску, на ней стоит имя Хадира Грюна. На иврите корень HDR означает «проникать, проницать». В суфизме Хидром или Хызром называют «невидимого наставника», «зеленого вожатого», ведущего «пробужденного» по дороге знания. В Коране рассказывается о встрече Мусы (Моисея) с «рабом Аллаха», которому было даровано знание сокровенного. Муса просит разрешения сопровождать его, однако тот отвечает: «Ты будешь не в состоянии со мной утерпеть. Как ты вытерпишь то, о чем не имеешь знания?»[11]
«Раб Аллаха» совершает ряд странных поступков, вызывающих непонимание Мусы – и они расстаются, однако перед этим вожатый дает толкование «того, что Муса не мог утерпеть» и объявляет, что все свершенное им творилось не по своеволию, но было угодно Аллаху[12].
«Раб Аллаха» совершает ряд странных поступков, вызывающих непонимание Мусы – и они расстаются, однако перед этим вожатый дает толкование «того, что Муса не мог утерпеть» и объявляет, что все свершенное им творилось не по своеволию, но было угодно Аллаху[12].
 |
Царь Александр и Хидр вступают в страну тьмы.
Средневековая персидская миниатюра.
|
Суфийские притчи особо подчеркивают, что к встрече с Хидром человек должен быть внутренне готов: иначе приход «проводника» может оказаться губителен, ибо «приходит он, как огонь опаляющий, как кислота, что пенит и выедает металл». Последнее определение напомнит нам о символическом языке алхимии, уделяющей особое внимание «зеленому, или универсальному растворителю», не зная секрета которого, невозможно продвинуться по пути Великого Делания.
 |
Хидр и Илия.
Персидская миниатюра
|
Но вернувшись на то же место несколько дней спустя, герой обнаруживает над странной лавочкой совсем другое имя владельца. Хозяин заведения – «профессор пневматизма из Пресбурга» Циттер Арпад.
10Ср. комментарий в «Зогаре» на стих
«И стал свет» (Быт. 1, 3): «Точка слова «свет» есть Свет. Она
расширилась, и в ней просияли семь букв алфавита, которые не затвердели,
а остались текучими. Затем возникла Тьма, и в ней также семь других
букв алфавита, и они тоже не затвердевали и остались текучими. Следом
возникла твердь, которая препятствовала несогласию между двумя
сторонами. В ней образовалось еще восемь букв, всего двадцать две… Таким
образом там было начертано Писание с тем, чтобы сиять вовне». — Блеск.
Извлечения из книги «Зогар» в переводе А.В. Gesamstherllung Kanster
& Calley, Forstinning, 1994. С. 36.
11Коран 18, 66 — 67.
12Коран 18, 77 — 81.
 |
Алтарная композиция в церкви немецкого города Бад Тайнак,
где в плане прочитывается древо сефирот
|
Циттер – всего лишь искаженное «Кетер» – венец. До своего падения Люцифер был «Ангелом Венца» (Хакатриил – так звучало его имя), первым из сефиротов каббалистического древа.[13]Арпад же на иврите означает «вампир». Суетливо-деятельный «ясновельможный граф», приторговывающий порнографией, шулер и специалист по части «иллюзионистики» – одна из проекций «князя мира сего»[14].
Потому-то он так легко и меняет личины, не имея при этом собственного лица: зло не обладает онтологической сущностью.
Циттер Арпад готов явиться каждому в том облике, которого ждет от него собеседник: он легко подстраивается и под Зулуса Узибепю, и под одержимую идеями благотворительности даму – однако и Фортунат, и барон Пфайль, утратившие всякий вкус и интерес к миру, легко выскальзывают из его сетей. «Обезьяна Бога», профессор Арпад может предложить легковерным лишь свой «хронометр с репетиром», годный только на то, чтобы отсчитывать мгновения, оставшиеся до Судного дня, да тешить владельца зрелищем парочки, предающейся любовным утехам. Искуситель предлагает мгновение, плоть, телесное соитие; вожатый – вечность, дух, алхимический брак в духе. Но при этом они важным образом дополняют друг друга.
Хадир Грюн ясно говорит, что он старше рода Адама.[15]
И он – податель знания. Напомним, что от Древа Познания Адам и Ева вкушают по наущению Змия, который традиционно отождествляется с Люцифером. Но в гностицизме, настаивающем, что материальный мир есть творение злого Демиурга, или результат несчастной случайности, подобной «растрескиванию клиппот» у поздних каббалистов,[16] Люциферу отводилась положительная роль. Заставляя человека преступить заповедь его Творца, который не есть истинный Бог, Люцифер открывал духу, заключенному в человеке, путь к спасению, к выходу из темницы материального мира. Более того, часто Люцифер напрямую отождествлялся с Христом. Причем порой это делалось даже не на основе апокрифических текстов, а на интерпретации параллелизма, встречающегося в самом библейском каноне.
Падение Люцифера описано у пророка Исайи: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: `взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему’. Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней» (Ис. 14, 12 – 15). Падший ангел назван здесь денницей, утренней звездой. А в Апокалипсисе Христос говорит о Себе: «Я, Иисус… есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» [греч.: …oj ajsthr oj lampro» oj prwi>no» – букв.: «звезда, сияние утреннее». Подчеркнем, что «ajstor» Апокалипсиса и «fosforoz» Книги Исайи в переводе 70-ти толковников – разные корни] (Откр. 22, 16).
Гностики, с их ориентацией на любомудрие, делали почти неизбежный при таком «параллельном чтении» шаг: так, в «Апокрифе Иоанна» из библиотеки Наг-Хаммади Сам Христос выступает в роли змея. Он говорит Иоанну: «Но то что они (архонты) называют древом познания добра и зла… – они стоят перед ним, дабы он (Адам) не мог узреть своей полноты и узнать наготы своего безобразия. Но это Я, который заставил их есть»[17].
Потому-то он так легко и меняет личины, не имея при этом собственного лица: зло не обладает онтологической сущностью.
Циттер Арпад готов явиться каждому в том облике, которого ждет от него собеседник: он легко подстраивается и под Зулуса Узибепю, и под одержимую идеями благотворительности даму – однако и Фортунат, и барон Пфайль, утратившие всякий вкус и интерес к миру, легко выскальзывают из его сетей. «Обезьяна Бога», профессор Арпад может предложить легковерным лишь свой «хронометр с репетиром», годный только на то, чтобы отсчитывать мгновения, оставшиеся до Судного дня, да тешить владельца зрелищем парочки, предающейся любовным утехам. Искуситель предлагает мгновение, плоть, телесное соитие; вожатый – вечность, дух, алхимический брак в духе. Но при этом они важным образом дополняют друг друга.
Хадир Грюн ясно говорит, что он старше рода Адама.[15]
И он – податель знания. Напомним, что от Древа Познания Адам и Ева вкушают по наущению Змия, который традиционно отождествляется с Люцифером. Но в гностицизме, настаивающем, что материальный мир есть творение злого Демиурга, или результат несчастной случайности, подобной «растрескиванию клиппот» у поздних каббалистов,[16] Люциферу отводилась положительная роль. Заставляя человека преступить заповедь его Творца, который не есть истинный Бог, Люцифер открывал духу, заключенному в человеке, путь к спасению, к выходу из темницы материального мира. Более того, часто Люцифер напрямую отождествлялся с Христом. Причем порой это делалось даже не на основе апокрифических текстов, а на интерпретации параллелизма, встречающегося в самом библейском каноне.
Падение Люцифера описано у пророка Исайи: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: `взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему’. Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней» (Ис. 14, 12 – 15). Падший ангел назван здесь денницей, утренней звездой. А в Апокалипсисе Христос говорит о Себе: «Я, Иисус… есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» [греч.: …oj ajsthr oj lampro» oj prwi>no» – букв.: «звезда, сияние утреннее». Подчеркнем, что «ajstor» Апокалипсиса и «fosforoz» Книги Исайи в переводе 70-ти толковников – разные корни] (Откр. 22, 16).
Гностики, с их ориентацией на любомудрие, делали почти неизбежный при таком «параллельном чтении» шаг: так, в «Апокрифе Иоанна» из библиотеки Наг-Хаммади Сам Христос выступает в роли змея. Он говорит Иоанну: «Но то что они (архонты) называют древом познания добра и зла… – они стоят перед ним, дабы он (Адам) не мог узреть своей полноты и узнать наготы своего безобразия. Но это Я, который заставил их есть»[17].
В гностических сектах офитов и наасенов, чье название ясно указывает на особую роль, придаваемую в них Змию, отождествление Люцифера, Змия и Христа было, судя по всему, еще глубже и радикальнее.
Майринк преднамеренно сохраняет некоторую зыбкость определений в романе, избегая «последней ясности». И все же – отец фрейлейн ван Дрюйзен роняет слова, указывающие на гностический характер всей системы «Зеленого лика»: «А вот можно ли считать нашего предтечу Богом, – этого я тебе не скажу: ты все равно не поймешь». В случае противопоставления Злого Творца и Истинного Бога фраза эта обретает смысл. И исходя из мышления гностиков, легко понять, почему Хадир Грюн – может быть и Илией, и Иоанном Богословом, и – Агасфером. Это – «благой» Люцифер гностиков, вновь и вновь проявляющийся в мире и пытающийся увлечь за собой человека.
Майринк преднамеренно сохраняет некоторую зыбкость определений в романе, избегая «последней ясности». И все же – отец фрейлейн ван Дрюйзен роняет слова, указывающие на гностический характер всей системы «Зеленого лика»: «А вот можно ли считать нашего предтечу Богом, – этого я тебе не скажу: ты все равно не поймешь». В случае противопоставления Злого Творца и Истинного Бога фраза эта обретает смысл. И исходя из мышления гностиков, легко понять, почему Хадир Грюн – может быть и Илией, и Иоанном Богословом, и – Агасфером. Это – «благой» Люцифер гностиков, вновь и вновь проявляющийся в мире и пытающийся увлечь за собой человека.
13В
каббалистике Творение понимается как эманация Божественного света, в
результате которой сперва возникают десять Сефирот: Кетер (Венец), Хохма
(Мудрость) и Бина (Познание), Хесед (Милость), Гевура (Сила), Теферэт
(Великолепие), Нецах (Победа), Ход (Величие), Йесод (Основание) и
Мальхут (Царство) — Божественных аспектов, образующих Адама Кадмона —
совершенного человека, который при этом есть и все мироздание.
14Заметим, что в имени Zitter прослеживается и иная этимология: немецкое «zitterig» означает «дрожащий, трясущийся».
15Предлагаемое
нами далее рассуждение является лишь одной из возможных интерпретаций.
Дело в том, что ангелы были сотворены до Творения материального мира.
Первый стих Книги Бытия: » В начале сотворил Бог небо и землю»
подразумевает, что вместе с небом створены и ангелы. А Хадир Грюн
говорит, что он пребывает в мире сем «с тех пор, как Луна, бледная
странница кружит по небосклону». Луна создается в четвертый день
Творения, тем самым «ангелическая» природа «Зеленого странника» может
быть оспорена. С другой стороны, укажем на связь Луны и Змия,
прослеживаемую в «Зогаре», в комментарии на стих «Да будут светила на
тверди небесной» (Быт. 1, 14): «Способ написания «светила» (меерот =
проклятья) указывает, что сюда включен злой змей, который осквернил луну
и отделил ее от солнца, таким образом послужив причиной проклятья земли
(Быт. 3, 17). Все расчеты времени производятся по луне». — Цит. по:
Блеск. Извлечения из книги «Зогар» в переводе А.В. Gesamstherllung
Kanster & Calley, Forstinning, 1994. С. 75.
16Кабаллисты
учат, что три верхние сефиры:: Кетер, Хохма и Бина смогли удержать
божественный свет. Но когда сразу хлынул поток света из нижних сефирот:
Хесед (Милость), Гевура (Сила), Теферэт (Великолепие), Нецах (Победа),
Ход (Величие), Йесод (Основание) и Мальхут (Царство), соответствующие
сосуды не смогли выдержать божественного блеска и разбились. Из этих
«осколков» сосудов света и родилась грубая материя, проникнутая силами
зла. Описание Творения в «Апокрифе Иоанна» удивительно напоминает эту
схему. Гершом Шолем полагал считал, что Каббала возникла в Провансе, как
результат знакомства еврейской мысли с ересью катаров, имеющей
гностическое происхождение. См. Шолем Г. Основные течения в еврейской
мистике. Т. II. Иерусалим, 1984. С. 78 — 87; Idel Moshe. Kabbalah: New
Perspectives. New Haven and London, 1988. P.114 — 127.
17Апокрифы древних христиан. М., 1989. С. 211.
В момент жуткой эвокации, когда Фортунат, – любви ради, неосознанно выполняя наставление Сваммердама, обмолвившегося, что тот может, «не опасаясь за последствия, прибегнуть к посредничеству самых страшных сил, контакт с которыми обычно кончается безумием», – заклинает преисподню, ему является распятый на кресте Змей. «У мерзкой рептилии было человеческое лицо, подобное тронутой тлением личине египетской мумии», чьи черты имели «отдаленное сходство с тем зловещим ликом, который привиделся ему в лавке на Йоденбрестраат» – ликом Хадира Грюна. Образ пригвожденного к кресту Змия имеет вполне каноническое христианское происхождение и порой встречается на средневековых миниатюрах.
Согласно учению Церкви, в Христе распинается первородный грех человека, и именно в этом смысл искупления. Поэтому увидеть за Распятым Змия, пригвожденного к кресту, мог и христианин, ни в чем не преступающий канонические рамки. Опасен лишь следующий шаг, подменяющий символизм отождествлением. Майринк оставляет читателя на грани этого отождествления. Явившийся вслед за Змием Хадир Грюн имеет власть стереть мерзостное пятно на полу, оставшееся после «гнилого столпа», и дает понять, что Змей, которого Фортунат заклинал, «взывая к преходящей любви» – «князь мира сего», тот самый, кого Сваммердам, давая Фортунату опасный совет, назвал «Духом Земли». Хадир же, говоря о лежащей замертво Еве, что «дева сия жива», он как бы заставляет Фортуната – и читателя – вспомнить сцену воскрешения Христом дочери начальника синагоги, когда Иисус произносит войдя в дом, где лежит покойница: «что смущаетесь и плачете? девица не умерла, но спит. » (Мк. 5, 39) – в сущности, вся речь Хадира в этой сцене проникнута евангельскими аллюзиями. И все же – весь этот эпизод имеет отчетливо гностический привкус, который ясен из сопоставления слов Хадира о том, что он – «Вечно зеленеющее древо»[18] и дневника прозревшего Фортуната, где сказано: «Наша стезя недаром зовется языческим путем».
Дневник этот с его «последним утверждением»: «Над нами нет Богов!… Хочешь молиться, молись своему незримому Я», – Фортунат закапывает под цветущей яблоней, которой суждено выстоять в грядущем урагане, приносящем смерть «ветхому миру». Тут скрыт один из интереснейших ключей ко всему роману. С одной стороны, Майринк фактически разворачивает образ псалмопевца: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет. Не так – нечестивые, [не так]: но они – как прах, возметаемый ветром [с лица земли] (Пс. 1, 1 – 4). А с другой… полемизирует с пророком Иеремией, у которого мы встречаем почти те же слова, но лишь с другим «вводным» стихом: «Благословен человек, который надеется на Господа, и которого упование – Господь. Ибо он будет как дерево, посаженное при водах и пускающее корни свои у потока; не знает оно, когда приходит зной; лист его зелен, и во время засухи оно не боится и не перестает приносить плод» (Иер. 17, 7 -8).
«В законе Господа воля его» – это то, чему учит Сваммердам, когда говорит Еве, что ей следует «призвать свое Я… и повелеть вести кратчайшим путем к великой цели… Обет в сфере духа – все равно, что священный нерушимый закон, и тогда Бог становится слугой человека, помогая исполнению сакральной клятвы». «Надеется на Господа» – это путь Клинкербока, путь пассивного приятия и упования. Перед нами все то же гностическое прочтение Писания, сталкивающее близкие, казалось бы, смыслы и образы – да так, что это столкновение заставляет расступаться зияющие бездны.
Согласно учению Церкви, в Христе распинается первородный грех человека, и именно в этом смысл искупления. Поэтому увидеть за Распятым Змия, пригвожденного к кресту, мог и христианин, ни в чем не преступающий канонические рамки. Опасен лишь следующий шаг, подменяющий символизм отождествлением. Майринк оставляет читателя на грани этого отождествления. Явившийся вслед за Змием Хадир Грюн имеет власть стереть мерзостное пятно на полу, оставшееся после «гнилого столпа», и дает понять, что Змей, которого Фортунат заклинал, «взывая к преходящей любви» – «князь мира сего», тот самый, кого Сваммердам, давая Фортунату опасный совет, назвал «Духом Земли». Хадир же, говоря о лежащей замертво Еве, что «дева сия жива», он как бы заставляет Фортуната – и читателя – вспомнить сцену воскрешения Христом дочери начальника синагоги, когда Иисус произносит войдя в дом, где лежит покойница: «что смущаетесь и плачете? девица не умерла, но спит. » (Мк. 5, 39) – в сущности, вся речь Хадира в этой сцене проникнута евангельскими аллюзиями. И все же – весь этот эпизод имеет отчетливо гностический привкус, который ясен из сопоставления слов Хадира о том, что он – «Вечно зеленеющее древо»[18] и дневника прозревшего Фортуната, где сказано: «Наша стезя недаром зовется языческим путем».
Дневник этот с его «последним утверждением»: «Над нами нет Богов!… Хочешь молиться, молись своему незримому Я», – Фортунат закапывает под цветущей яблоней, которой суждено выстоять в грядущем урагане, приносящем смерть «ветхому миру». Тут скрыт один из интереснейших ключей ко всему роману. С одной стороны, Майринк фактически разворачивает образ псалмопевца: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет. Не так – нечестивые, [не так]: но они – как прах, возметаемый ветром [с лица земли] (Пс. 1, 1 – 4). А с другой… полемизирует с пророком Иеремией, у которого мы встречаем почти те же слова, но лишь с другим «вводным» стихом: «Благословен человек, который надеется на Господа, и которого упование – Господь. Ибо он будет как дерево, посаженное при водах и пускающее корни свои у потока; не знает оно, когда приходит зной; лист его зелен, и во время засухи оно не боится и не перестает приносить плод» (Иер. 17, 7 -8).
«В законе Господа воля его» – это то, чему учит Сваммердам, когда говорит Еве, что ей следует «призвать свое Я… и повелеть вести кратчайшим путем к великой цели… Обет в сфере духа – все равно, что священный нерушимый закон, и тогда Бог становится слугой человека, помогая исполнению сакральной клятвы». «Надеется на Господа» – это путь Клинкербока, путь пассивного приятия и упования. Перед нами все то же гностическое прочтение Писания, сталкивающее близкие, казалось бы, смыслы и образы – да так, что это столкновение заставляет расступаться зияющие бездны.
 |
Алхимическая гравюра: Livre des figures hiéroglypiques (1613),
приписываемой Никола Фламмелю.
|
«Зеленый лик» проникнут гностическим неприятием мира. Того мира, о котором в Евангелии от Фомы сказано: «Тот, кто познал мир, нашел труп, и тот, кто нашел труп – мир недостоин его» (схол. 61). Ключ, отпирающий ворота сей темницы – бодрствование. Призыв бодрствовать знаком и по каноническим Евангелиям, однако Майринк придает ему особый смысл. В Евангелии от Марка говорится: «Итак бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими» (Мк. 13, 35 – 37). Бодрствование есть пробуждение внутреннего Я, которое заглушено «голосом тела» – и только трансмутировав плоть, заставив ту безоговорочно служить духу, человек делает шаг к бессмертию. В
Евангелии от Фомы встречаются загадочные слова, для которых истолкование в духе «Зеленого лика» представляется единственным прояснением: «Иисус сказал: Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев станет человеком» (схол. 7). Лев – это тело – и недаром в алхимии, сохранившей в себе очень многое от гнозиса, лев всегда символизировал «плотные, агрессивные субстанции».
Евангелии от Фомы встречаются загадочные слова, для которых истолкование в духе «Зеленого лика» представляется единственным прояснением: «Иисус сказал: Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев станет человеком» (схол. 7). Лев – это тело – и недаром в алхимии, сохранившей в себе очень многое от гнозиса, лев всегда символизировал «плотные, агрессивные субстанции».
18Ср.:
«Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни,
двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и
листья дерева — для исцеления народов» (Откр. 22, 2). Однако интереснее в
данном контексте комментарий из «Зогара» на стих «И открылись глаза у
них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали
себе опоясания» (Быт. 3, 7): «Иосе сказал: — Когда они получили знания
об этом мире, то увидели, что он управляется «листьями с дерева».
Поэтому они искали в них способ утвердить себя в мире и познакомились со
всеми видами магии, дабы вооружиться этими листьями с целью
самозащиты».- Цит. по: Блеск. Извлечения из книги «Зогар» в переводе
А.В. Gesamstherllung Kanster & Calley, Forstinning, 1994. С. 67.
Собственно говоря, «учение о пробуждении» изложено в рукописи, попавшей в руки герою романа столь внятно, что вряд ли нуждается в комментарии – имеет смысл лишь бегло указать на его духовные истоки, восходящие к гнозису. Гностики настаивали, что лишь пробужденные знанием войдут в Царство, остальные же обречены смерти. У Фомы мы читаем: «Иисус сказал: это небо прейдет, и то, что над ним, прейдет, и те, которые мертвы, не живы, и те, которые живы, не умрут» (схол. 11). А в Евангелии от Филиппа сказано: «Те, которые наследуют мертвое, мертвы сами, и они наследуют мертвое. Те, кто наследуют живое, – живы, и они наследуют живое и мертвое. Мертвые не наследуют ничего. Ибо как бы мог наследовать мертвый? Если же мертвый наследует живое, он не умрет, но мертвый, он еще будет жить»[19].
Сам «безумный» синтаксис этих пассажей с их повторами, требующими усилия для понимания – не что иное, как провокация совершить «духовный прыжок», вырваться за пределы привычного автоматизма. И слова эти совершенно созвучны тому, что Хадир Грюн растолковывает Фортунату после его жутких духовных экзерсисов: «Тот мир есть лишь царствие преходящего блаженства для призрачных слепцов, равно как сей мир есть царствие преходящих страданий для спящих глупцов. Всяк, не превзошедший в жизни земной науки «созерцания», за гробом не постигнет оную и подавно… Ты – мертв, ибо все еще пребываешь во сне гробовом. Вкусившего однажды жизни вечной смерть не сокрушит, однако и тому, кто покуда мертв, навроде тебя, возможно причаститься жизни вечной».
 |
Solomon Tresmosin.
Splendor Solis.
|
Утверждаемое Хадиром Грюном – нечто иное, как странным образом преломленное эхо евангельских формул. «Ты, который мертв, и все же жив» – этот оксюморон, где начало и конец не согласуются, восставая друг против друга, словно две головы пожирающего самое себя алхимического монстра. Откликнуться на этот призыв может лишь интуиция от-чаянья, интуиция сознания, изверившегося в себе и в мире, выжженного, опустошенного – и наконец-то действительно жаждущего раскрыться навстречу Иному, в коем – его последняя надежда. И если тем, кто подошел к этому пределу, отвергается мир, то не потому даже, что Иное есть заведомая жизнь, а потому, что такой мир есть одна лишь смерть.
 |
Двенадцать Ключей Василия Валентина –
The Twelve Keys of Basil
Valentine
Скелет стоит на
драпированной коробке или гробу.
Слева горит свеча, а справа
- пень. За ней стоит церковь.
|
 |
Двенадцать Ключей Василия Валентина –
The Twelve Keys of Basil
Valentine
|
Знающий это состояние понимает, чему учили древние, говоря «умирая жизнью, живя смертью»,[20], о чем плакал Тристан у Готфрида Страссбургского, твердя, что «не ведает о смерти, о которой его учили, но если смертью ему будет Прекрасная Изольда, он радостно примет смерть вечную» – однако понимающий это лишь приближается к постижению того, что же скрыто за словами апостола:
«Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин. 5, 24).В одном из английских изданий XVII в. встречается исполненная глубочайшего смысла «опечатка»: слово «трансцендентный» написано как «лежащий по ту сторону смерти» (или «просвечивающий сквозь смерть») – «transcedeath».[21].
Упомянутый нами загадочный стих из Иоанна вызывал множество интерпретаций – среди прочего на протяжении двух тысячелетий он питал чаяния алхимиков, оставляя им надежду на обретение бессмертия во плоти еще в сем мире – именно к этому стремилась алхимия.
 |
Либэр Figurarum от Джоаккино да Фьоре (1130 - 1202).
|
 |
«Королевское искусство» трансмутации «неблагородных металлов» в «золото философов» ничего общего не имело с вульгарной «металлургией». Алхимия была «искусством высвобождения отдельных фрагментов мироздания из ограниченности существования во времени и достижения совершенства, которое для металлов мыслилось как золото, а для человека – долголетие, затем – бессмертие и, наконец, искупление».[22].
 |
Paracelsus —
The Treasure Of Treasures
For Alchemists
|
Собственно, алхимия искала гармонического равновесия человека и мироздания. Она именовала себя духовной наукой, напрямую соотносилась с космологией и учением об спасении, а, с другой стороны, в классификации искусств стояла рядом с музыкой – ибо и музыка, и алхимия целью своей имеют гармонию, а работают с длительностью – звука или процесса «химической варки».[23].
Чаемый алхимиками Философский Камень мыслился как духовная субстанция, преображающая самое существо адепта, в результате чего он достигает «Райского, адамического состояния» и обретает бессмертие, выходя за пределы «павшего мира».
 |
Лаборатория алхимика.
Гравюра из: Heinrich Khunrath,
Amphitheatrum sapientiae aeternae, 1595
|
19Апокрифы древних христиан. М., 1989. С. 274.
20Ср. у Гераклита, в передаче
Нумения: «Мы живем за счет их [дущ] смерти, а они живут за счет нашей
смерти». — Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. От эпических
теокосмогоний до возникновения атомистики. Пер. и подготовка А. В.
Лебедева. М., 1989. С. 216. Фр. 47 d-4.
21Marston John. The Description of
this Perfection// Grosart A.B. (ed.). Love’s Martyr: or, Rosalins
Complaint. Allegorical shadowing of truth of Love, in the Constant Fate
of the Phoenix and Turtle. London, 1878. P. 178.
22Sheppard Harry J. European Alchemy
in the Context of a Universal Definition// Die Alchemie in der
europaischen Kultur- und Wissenschaftsgeschichte. Herausgegeben von
Christoph Meinel. Weisbaden: In Komission bei O. Harrassowitz, 1986. S.
16 — 17.
23На одной из «умных» гравюр к
каббалистически-алхимическому трактату Генриха Кунрата «Amphitheatrum
Sapientiae Aeternae» («Театр вечной мудрости», Ганновер, 1609),
призванных в концентрированном виде передать в виде символов смыслы
текста, изображен кабинет алхимика. На переднем плане, в центре, мы
видим стол, на котором лежат музыкальные инструменты: лютня, скрипка и
виола (намек на триединство человеческого состава — тело, душу и дух,
призванные стать единым ансамблем), и стоят весы — символ равновесия.
Слева мы видим алхимика, преклоненного в молитве перед алтарем, на
заднем плане — стеллажи с книгами — они символизируют вечное знание, чей
источник Бог: адепт молится о даровании просветления и крепости духа.
Справа же — лаборатория, инструментарий практического делания. Еще более
явственно связь алхимии и музыки заявлена в трактате Михаэля Майера
«Atalanta Fugiens» («Бегущая Аталанта», Франкфурт, 1617), являющемся
«своего рода «гипертекстом»: трактат являет собой собрание алхимических
афоризмов, их изъяснение в стихах, музыкальных фуг, на мотив которых
должен петься каждый из стихов, и аллегорических гравюр. Бегущая
Аталанта (этот образ взят из древнего мифа о легконогой царевне, которая
условием своего брака поставила то, что жених должен быть столь же
искусен в беге, как и она) является здесь символом алхимического
Меркурия. Убегающий от нее Гиппомен олицетворяет сульфур, а роняемые им
вдоль дороги яблоки Гесперид — алхимическую соль, принцип «фиксирующей
(т.е. — связывающей) любви» и равновесия. Каждое стихотворение состоит
из трех строк, каждая фуга — поется на три голоса и повторяется трижды.
Партия яблока ведет мелодию в дорийском ладу, восходя от доминанты
(олицетворяющей, по Пифагору, солнце) к тонике (олицетворяющей землю).
Две других партии — Аталанты и Гиппомена — образуют канон, вступая с
различными интервалами. См.: Eigkelboom C. Alchemical Music by Michael
Maier// Alchemical Revisited. Proceedings of the International
Conference on the History of Alchemy at the University of Groningen. 17 —
19 April, 1989. Ed. by Z.R.W.M. von Martels. Leiden — New York —
Kobenhavn — Koln: E.J.Brill, 1989. P. 284. Нотация в современной записи
представлена в издании: Maier Michael. Atalanta Fugiens. An edition of
emblems, fugues and epigrams. Translated and edited by J.Godwin. Magnum
Opus Hermetic Sourceworks 22. Phanes Press, 1989.
Характерно, что в алхимической символике золото и Солнце изображались одним знаком: кругом с точкой в центре (знак этот и сегодня принят астрономами для Солнца). Выбор символа предопределило не в последнюю очередь то, что круг мыслился как совершенная фигура: законченность и самодостаточность этой геометрической формы и тот факт, что невозможно точно вычислить квадратуру круга, делало таковой символом Божества.
☘️🌱☘️🌱☘️