Статья американского писателя Чарльза Хиршберга о научном пути своей матери Джоан Фейнман. Преодолевая насмешки и неодоборение коллег–мужчин, будущая обладательница медали НАСА доказала, что северные сияния возникают, когда магнитное поле солнечного ветра взаимодействует с магнитным полем Земли.
В 1966 году первый
класс начальной школы городка Лас Ломитас получил от своей руководительницы
миссис Уэддл первое домашнее задание: нам велели выяснить, чем наши родители
зарабатывают на жизнь и рассказать об этом на уроке. Наутро, пока мои лощеные
однокашники хвастались отцами, я страшно волновался. Во-первых, я побаивался
учительницы. Сейчас-то понятно, что миссис Уэддл была вполне безобидная
женщина, но тому миниатюрному застенчивому и нервному мальчику, каким я был в
ту пору, она представлялась сущим чудовищем: ожившей и говорящей печёной
картофелиной. Во-вторых, моё выступление обещало многих удивить, и, может быть,
удивить неприятно.
«Мой папа — учёный,» —
изрёк я, и миссис Уэддл записала эту фразу на доске. Но тут я сбросил бомбу: «И
мама — учёная!» Двадцать пять пар глаз устремились на меня. Двадцать пять умов
напряжённо задавались вопросом, какого чёрта я несу. Только в тот момент я
начал понимать, до какой степени необычный человек моя мама.
Сегодня, после более
чем сорока лет работы в области геофизики, Джоан Фейнман, моя мать, старший
научный сотрудник лаборатории Реактивного Движения НАСА, готовится выйти на
пенсию. Больше всего она известна тем, что создала статистическую модель для
расчёта количества высокоэнергетических частиц, поражающих космический корабль
за время его полёта, и за метод предсказания циклов возникновения пятен на
Солнце. И тем, и другим открытием пользуются учёные всего мира. Но, кроме того,
научная карьера моей матери иллюстрирует великие перемены в мировоззрении
Америки на тех, кто ещё недавно были редкими птицами: женщин-учёных,
учёных-матерей.
Стать учёным в принципе
нелегко. Но моей матери пришлось пройти этот путь в сопровождении лжи, насмешек
и неодобрения. Сегодня такое отношение немыслимо, по крайней мере, не является
обычным, возможно, потому, что моя мать и женщины-учёные её поколения доказали,
что справятся с любым препятствием на своём пути.
Моё знакомство с химией
состоялось в 1970 году, когда мама пекла халу на Рош ха-Шана, иудейский Новый
Год. Мне было лет десять, и я был убеждён, что кухня — дело не мужское, и, уж
во всяком случае, не для бейсболиста калифорнийской Детской Лиги, но она
настояла-таки, чтобы я помогал. Когда хала уже стояла в духовке, мама дала мне
пластиковую бутылочку с пробкой и предложила насыпать в бутылочку питьевой
соды, влить уксуса, и как можно быстрее заткнуть пробкой. Я так и сделал,
совершенно не ожидая, что пробка выскочит из бутылки и щёлкнет меня по лбу.
Взрывающаяся еда! Моему восторгу не было предела. «Вот это и называется
химическая реакция», — разъясняла мама, стирая с моей рубашки содовую пену, —
«Уксус — кислота, а сода — основание, и если их соединить, вот что получается».
В результате, когда ровесники утверждали, что естественные науки — это скучно,
я их просто не понимал.
Одно из самых ранних
воспоминаний мамы — она, двухлетняя, стоит в кроватке с высокими перильцами и
дёргает за волосы своего одиннадцатилетнего брата. Этот самый брат (других
братьев и сестёр у мамы не было) — не кто иной, как Ричард Фейнман, будущий
великий физик-теоретик своего поколения: enfant terrible проекта «Манхеттен»
пионер квантовой электромеханики, отец нанотехнологий, лауреат Нобелевской
премии, и так далее, и тому подобное. В те годы он обучал сестрёнку решению
несложных математических задач, а за правильный ответ награждал её правом дёргать
его за волосы и корчил смешные рожи. В свободное время Ричард бродил по
нью-йоркскому кварталу Фар Рокэвэй с отвёрткой в кармане и недорого чинил
радиоприёмники. Было ему, повторяю, одиннадцать лет.
Мама преклонялась перед
братом, и в семье ни у кого не возникало сомнений, кем в итоге станет Ричард.
Джоани пошёл шестой год, когда брат за два цента в неделю нанял её лаборанткой
в свою комнатную лабораторию. «В мои задачи входило по команде поворачивать
переключатели», — вспоминает она, — «Чтобы до них дотянуться, приходилось
забираться на ящик. Случалось, я совала палец в искровой промежуток, и это было
назидание приятелям брата». Вечером, если младшая сестра просила попить, Ридди
(так уменьшительно называли Ричарда в семье) демонстрировал действие центробежной
силы, раскручивая стакан в воздухе, так что он переворачивался кверху дном, а
вода не выливалась. «Но однажды, — рассказывает мама, — стакан выскользнул у
него из рук и пролетел через всю комнату».
Именно Ричард сообщил
маленькой Джоани удивительный факт: домашняя собака, вафельница и сама Джоани
состоят из атомов. Приложив её руку в виде гипотенузы к прямому углу оконной
рамы, он рассказал ей о прямоугольном треугольнике и велел выучить наизусть
«Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов». «Я понятия не имела, что
это означает», — рассказывала мама, «но брат декламировал это как стихи, так
что я с удовольствием за ним повторяла». Однажды ночью Ричард разбудил её и
повел на улицу. Выйдя на поле для гольфа, которое располагалось неподалёку,
старший брат указал сестре вверх. По всему небосводу разливались великолепные
потоки света. То было северное сияние. Так мама встретилась со своей судьбой.
Вот когда начались
сложности. Мать Ричарда и Джоан, Люсиль Фейнман, женщина образованная и сострадательная,
в юности участвовала в маршах суфражисток. Тем не менее, когда восьмилетняя
Джоани сообщила ей, что хочет стать учёным, бабушка стала объяснять, что это
абсолютно невозможно. «Женщины неспособны к науке», — ответила она, — «у них
мозг хуже работает». Мама ушла в гостиную, залезла с ногами в кресло и долго
рыдала в подушку. «Я знаю, мама была искренне уверена, что говорит горькую
правду. Но как же опустошительно её слова воздействовали на маленькую девочку!
Ведь они значили, что моя мечта не сбудется. С тех пор я всегда сомневалась в
своих способностях».
Даже то, что величайшая
из химиков столетия, Мария Склодовская-Кюри, — женщина, не давало утешения.
«Мне мадам Кюри казалась мифологическим персонажем», — вспоминала мама, — «а не
реальной личностью, которой стремишься подражать». Однако в четырнадцатый день
рождения — 31 марта 1942 года — надежды Джоан на научную карьеру воскресли.
Ричард подарил ей книгу «Астрономия». «Это оказался учебник для колледжей. Я
раскрыла его, зачиталась, прочла пару фраз, застряла, начала снова. И так
месяцами, до бесконечности. И вот добралась я до 407 страницы, а там... а там
график, который переменил мою жизнь». Мама, зажмурившись, цитирует наизусть:
«’Относительная сила линии поглощения ионов магния, 4,481 ангстремов...»
«Звездные атмосферы» Сесилии Пейн. Сесилия Пейн! Вот оно, научное
доказательство, что женщина способна создать такую книгу, которую не стыдно
процитировать. Так тайна вышла наружу"
О резонансе мама
рассказала мне, когда мне было лет двенадцать. Мы были в походе, собирали
хворост для костра. Я, брат, сестра искали повсюду, но безуспешно. Мама
высмотрела сухую ветвь прямо на дереве, хорошенько потрясла ствол, и ветка
упала к нашим ногам. «Смотрите внимательно», — сказала она и показала на ветки:
— «Каждая ветвь качается с различной частотой». Действительно, это было
заметно. И — что же? «Взгляните на сухую ветку,» — продолжала мама, — «Если мы
потрясём ствол в определённом ритме, то поймаем её частоту, и она отвалится
сама. Вскоре мы уже жарили зефир на палочке.
Перечень
непозволительных действий, которым подвергалась мама в ходе учёбы, слишком
длинен, чтобы перечислить его до конца. Начался он в 1944 году, когда в
Оберлине её напарник по лабораторным работам оказался плохо подготовлен к
продвинутому курсу физики, и все работы пришлось писать самой — з себя и з того
парня. Соученик добросовестно списал и получил... «отлично», тогда как маме
моей поставили низшую оценку. Преподаватель, проводивший семинар, пояснил: «Он
понимает, что делает, а ты — не понимаешь». В магистратуре высокопоставленный
профессор посоветовал ей писать диссертацию по свойствам паутины, которая будет
доступна ей для наблюдения во время уборки. Мама совету не вняла; её работа
называлась"Поглощение инфракрасного излучения кристаллами с решеткой
алмазного типа«. После выпуска ей предстояло узнать: рубрика «Нью-Йорк Таймс» о
поиске работы имеет два раздела: «для мужчин» и «для женщин», и разместить свои
данные в мужском разделе ей не позволят, хотя и признают, что учреждение,
нуждающееся в научном сотруднике, на женский отдел не обратит внимания.
В те времена и сам
декан женского отделения Колумбийского университета утверждал: «благоразумное
материнство — самый полезный и отрадный труд, какому может посвятить себя
женщина». Джоан Фейнман попыталась сделаться благоразумной матерью и, чёрт
побери, осталась едва жива. Три года кряду она стряпала, убирала и
присматривала за мной и братом, двумя упрямыми и капризными малышами. Но вот однажды,
в 1964 году, чуть не выбив окно в кухне сушилкой для посуды, мама поняла, что
пора обратиться к специалисту. «Поверить не могу, как мне тогда повезло» —
вспоминает она, — «Мозгоправ оказался человеком просвещённым и начал
подталкивать меня к поиску работы. Я мало задумывалась, кто меня такую примет,
и просто исполняла предписания врача». Обратившись в обсерваторию
Ламонт-Доэрти, она, к собственному изумлению, получила три предложения. Выбрав
частичную занятость, мама занялась исследованиями взаимодействия солнечного
ветра с магнитосферой — частью пространства, где преобладает магнитное поле
Земли. Вскоре она стала одной из первых, кто обратили внимание, что
магнитосфера — часть космического пространства, на которое действует магнитное
поле Земли, то есть, куда не проникает солнечный ветер — имеет не форму
закрытой капли, как считалось раньше, а открыта «с хвоста». Это было начало
большого пути.
Мама начала знакомить
меня с физикой, когда мне было около четырнадцати. Я страстно увлекался музыкой
блюграсс, и вот в город приехал сам Ральф Стэнли со своей группой «Clinch
Mountain Boys». Мама не разделяла моё пристрастие к хиллбилли, но согласилась
свозить меня на концерт. Кульминацией выступления стал выход скрипача Кудряша
Рэя Клайна с его версией хита всех аппалачских амбаров «Скорый „Апельсиновый
цвет“» [«Orange Blossom Special»], где скрипка имитирует звук приближающегося и
затем удаляющегося поезда. Мама вскочила, сплясала залихватскую чечётку, затем,
к моему великому облегчению, села и воскликнула: «Каков мотивчик, а? Основан на
эффекте Допплера». Обсуждая репертуар Кудряша Рэя Клайна, в последнюю очередь
рассчитываешь услышать об эффекте Допплера. Потом, перекусывая в кафе
«Рокибилт» луковыми кольцами, мама объясняла: «Когда поезд подходит, звук становится
более высокочастотным, а когда уходит — более низкочастотным. Это и называется
эффектом Доплера. То же самое — на звёзды смотреть: если звезда движется к
тебе, её свет голубой, если она удаляется, — красный. Большинство звезд
краснеют, потому что вселенная расширяется».
Не могу утверждать,
будто в детстве мне всегда нравилось, что мама работает, да ещё и в
лаборатории. С экранов телевизоров не сходили домохозяйки вроде миссис Брейди
[глава семьи в телесериале The Brady Bunch], иногда я представлял себе маму
такой же. В передничке.. И внезапно моё желание сбылось.
В 1971 году мама
работала в Калифорнии, в исследовательском центре Эймса, относящемся к НАСА.
Она совсем недавно совершила важное открытие, касающееся солнечного ветра и
двух его видов: постоянного и преходящего. Этот последний состоит из облаков
вещества, известного как выброс корональной массы. Об этих выбросах наука знала
давно, но выявить их оказалось очень сложно. Маме удалось показать, что выбросы
корональной массы могут опознаваться по большому количеству гелия в солнечном
ветре. Карьера её процветала. Но грянула экономическая рецессия, и бюджет НАСА
был урезан. Так мама вновь превратилась в домохозяйку. Шли месяцы, она искала
работу и не находила. Жестокая депрессия, преследовавшая маму годами, снова
завоёвывала позиции.
В трудное время мама,
согласно своему воспитанию, обратилась за помощью к иудейской религии. В данном
случае это казалось очень разумным, потому что нашу синагогу посещало больше
учёных, чем в едва ли не любом университете Лиги Плюща. Наш раввин был человек
весьма продвинутый, поборник гражданских прав, и его активистская деятельность
состояла, помимо прочего, в том, что он организовывал встречи с потенциальными
работодателями для безработных интеллектуалов. Мама попросила пригласить её на
одно из таких мероприятий, но не тут-то было: раввин обвинил её в эгоцентризме:
«В конце концов, столько мужчин сидит без работы!» «Но, ребе», — возразила
мама, — «я жить без работы не могу».
Помню, как в тот вечер
она вернулась домой, убрала еду в холодильник, достала пылесос, включила,
несколько раз провела щёткой вперёд-назад по полу, выключила и горько
заплакала. В ту же минуту разревелся и я, и вот уже мама меня утешала. Мы долго
сидели рядом. «Я всё понимаю, я вам здесь нужна», сказала тогда мама: «Но тут
уж одно из двух. Либо я домохозяйка на неполную ставку, либо психопатка
круглосуточно».
Несколько месяцев
спустя маму взяли на работу в Национальный Центр исследования атмосферы, и мы
переехали в штат Колорадо, в Боулдер. С тех пор она приняла твёрдое решение
«следовать за финансированием науки по стране, как лапландцы следуют за стадами
северных оленей». Она трудилась в Вашингтоне при Национальном научном фонде,
затем на физическом факультете Бостонского Колледжа, и наконец, с 1985 года и
до сего дня — в Лаборатории Реактивного Движения. Этапами этого пути стали
открытия тайн северного сияния. Используя данные «Эксплорера 33», мама
доказала, что северные сияния возникают, когда магнитное поле солнечного ветра
взаимодействует с магнитным полем Земли.
В 1974 году Джоан
Фейнман вступила в правление своей профессиональной ассоциации: Американского
Союза Геофизиков, и возглавила комитет по поддержке женщин, работающих в
области геофизики. В 1999-ом её включили в список лучших старших специалистов
Лаборатории Реактивного Движения, а следующий год принёс маме высокую награду
НАСА: медаль «За исключительные академические достижения».
Скоро она уйдёт на
пенсию, хотя в понимании моей мамы заслуженный отдых представляет собой новую сферу
деятельности: сравнение недавних изменений климата с теми, которые происходили
в прошлом. «Ведь это важно! Особенно когда выясняешь, что малейшее изменение
солнечного излучения превратит Лонг-Айленд в ледяной каток, каким он,
собственно, и был десять тысяч лет назад».
Тогда, в 1966 году,
первое, что я сделал, вернувшись с урока миссис Уэддл, — это спросил маму, где
работает папа. Она ответила, что папа — научный работник, и она тоже — научный
работник. Я спросил «Что значит научный работник?» Мама протянула мне ложку и
сказала: «Брось-ка на стол». Я бросил, и даже на пол. «А почему ложка упала?» —
спросила мама, — «Почему, допустим, не взлетела к потолку?» А никогда не
задумывался, что тут вообще может быть какое-то «почему». «Из-за силы тяжести,»
— сама себе ответила мама, — «Ложка обязательно упадёт, а шар, наполненный
горячим воздухом, обязательно взлетит». Я бросал и бросал ложку, пока мама,
наконец, не попросила меня перестать. Что такое сила тяжести, я вряд ли уяснил,
но сам вопрос «Почему?» звенел и звенел у меня в голове. Так что я решил:
завтра в школе я расскажу не только про папину работу. Про мамину работу я тоже
расскажу.