 |
| Карл Брюллов «Последний день Помпеи» (1827–1833) |
Многим из нас знаком исторический нарратив о том, как культуры могут быстро и бурно приходить в упадок и погибать. Но что собой представляет цивилизационный коллапс — катаклизм, катастрофу или мерное угасание определенной культуры с неоднозначными последствиями? Может ли гибель цивилизации открыть пространство для обновления? Насколько сложно будет воспроизвести знания, которыми человечество сейчас обладает, если индустриальное общество потерпит крах? И почему коллапс, который угрожает нам сегодня, гораздо страшнее тех, что пережили Древние Египет, Римская Империя и Шумерское Царство?
Всегда ли коллапс цивилизации имеет катастрофические последствия? Упадок египетского Древнего царства в конце третьего тысячелетия до нашей эры сопровождали бунты, расхищения гробниц и даже каннибализм. «Весь Верхний Египет вымер от голода, и каждый человек дошел до такого состояния, что ел собственных детей», – говорит повесть 2120 года до н.э. о жизни Анхтифи, губернатора южной провинции Древнего Египта.
Многим из нас знаком исторический нарратив о том, как культуры могут быстро и бурно приходить в упадок и погибать. Современная история, кажется, также это подтверждает. Через полтора года после вторжения в Ирак погибли 100 000 человек, а затем появился ИГИЛ. И свержение ливийского правительства в 2011 году привело к безвластию, что дало толчок возобновлению торговли людьми.
Однако за этим взглядом на коллапс скрывается сложная реальность. На самом деле, конец цивилизации редко напоминает внезапный катаклизм или апокалипсис. Часто это длительный, постепенный процесс, после которого люди и культура продолжают свое существование годами.
Например, упадок цивилизации майя в Месоамерике происходил на протяжении трех веков в так называемый «завершающий классический период» между 750 и 1050 гг. н. э. Хотя в это время уровень смертности увеличился на 10-15% и некоторые города были заброшены, другие регионы процветали, а письмо, торговля и городская жизнь сохранялись до прибытия испанцев в 1500-х годах.
Даже автобиография Анхтифи была, пожалуй, преувеличением. Во время первого переходного периода в истории Древнего Египта, который наступает сразу после Старого царства, гробницы не представителей элиты стали богаче и встречаются чаще. Также мало убедительных доказательств массового голода или вымирания населения. А еще Анхтифи имел определенный личный интерес изобразить этот период как время катастрофы: он недавно поднялся до статуса губернатора, и этот рассказ прославляет его великие подвиги во время кризиса.
Некоторых коллапсов вообще никогда не происходило. Остров Пасхи не был случаем «экоцида», совершенного над собой островитянами, как утверждал Джаред Даймонд в книге «Коллапс» (2005). Вместо этого, местные жители Рапануи жили устойчивой жизнью до XIX века, когда их истребили колонизаторы и болезни. К 1877 году их оставалось только 111.
Гибель цивилизации может также открыть пространство для обновления. Национальное государство не возникло бы в Европе без распада Западной Римской империи за много веков до этого. Поэтому некоторые ученые предполагают, что коллапс является частью «адаптивного цикла» роста и упадка систем. Как и лесной пожар, творческое разрушение коллапса обеспечивает ресурсы и пространство для эволюции и реорганизации.
Одна из причин, почему мы редко обращаем внимание на эти нюансы, заключается в том, что археология преимущественно исследует, что случилось с жизнью элит – это взгляд на историю глазами одного процента избранных. До изобретения печатного станка в XV веке письменные и другие формы документации были прерогативой правительственных бюрократов и аристократов. Между тем, наследие человеческих масс, как, например, охотников-собирателей и скотоводов без государства, было биоразлагаемым.
Из-за этой иерархии мы обычно рассматриваем коллапсы прошлого глазами их привилегированных жертв. Темные века называют «темными» из-за пробелов в нашей истории, но это не значит, что культура или общество прекратили свое существование. Да, это может означать больше войн, меньше культуры и торговли, но археологические данные часто слишком фрагментарны, чтобы сделать однозначные выводы. И есть убедительные примеры обратного: во времена смуты в Китае между династиями Западной Чжоу (1046-771 гг. до н. э.) и Цзинь (221-206 гг. до н.э.) конфуцианство и другие философии расцвели.
Для крестьян Шумера в древней Месопотамии политический коллапс, произошедший в начале 2-го тысячелетия до нашей эры, был лучшим, что могло случиться. В своей книге «Против зерна. Глубокая история первых государств» (2017) политолог и антрополог Йельского университета Джеймс Скотт отмечает, что ранние государства «должны были захватить и удерживать большую часть своего населения с помощью различных форм порабощения». Исчезновение шумерского государственного аппарата и бегство элитных правителей из городов означали освобождение от долгих часов работы в поле, тяжелого налогообложения, распространенных болезней и рабства. Скелетные останки охотников-собирателей того времени свидетельствуют о более неторопливой, здоровой жизни в активном движении и с разнообразным питанием. Разрушение государства стало, пожалуй, облегчением для этих людей.
Но все это не означает, что мы можем быть довольны собственными перспективами будущего упадка. Почему? Во-первых, мы, как никогда, зависимы от государственной инфраструктуры, а это значит, что ее потеря, скорее всего, приведет к разрушительным последствиям или даже хаосу. Возьмите, к примеру, почти полное отключение электроэнергии, которое произошло в Нью-Йорке в июле 1977 года. Резко возросло количество поджогов и других преступлений, 550 полицейских получили ранения, а 4500 мародеров были арестованы. Это стало результатом как финансового спада в 1970-х, так и простой потери электроэнергии. В отличие от этого, большинство жителей Нью-Йорка 1877 года, вероятно, не заметили бы ее отключения.
Современные цивилизации также могут хуже восстанавливаться после глубокого коллапса, чем их предшественники. Охотники-собиратели имели личные знания, как жить, используя ресурсы земли, а людям в индустриальном обществе не хватает не только базовых навыков выживания, но даже знания того, как работают «элементарные» предметы, такие как застежки-молнии. Знания все чаще хранятся не отдельными лицами, а группами и институтами. Нет уверенности, что мы сможем воспроизвести их, если индустриальное общество потерпит крах.
В-третьих, распространение оружия увеличило риск коллапса. Когда Советский Союз распался, он имел 39 тысяч единиц ядерного оружия и 1,5 миллиона килограммов плутония и высокообогащенного урана. Но не все это удалось сохранить или контролировать. Дипломатические сообщения, обнародованные Wikileaks в 2010 году, указывают на то, что Египту предлагали дешевые ядерные материалы, ученых и даже оружие. Что еще хуже, российские ученые, которых нанимали в течение 1990-х годов, могли поддерживать успешную программу вооружения Северной Кореи. В то время, как человечество открывает новые технологические возможности, угроза коллапса, ведущего к еще более печальным последствиям и распространению оружия, может только расти.
Наконец, важно, что мир стал более взаимосвязанным и сложным. Это создает новые возможности, но делает системные сбои более вероятными. В 2010 году исследование математических моделей в журнале Nature показало, что взаимосвязанные сети более склонны к случайным сбоям, чем изолированные системы. Подобным образом, хотя взаимосвязь в финансовых системах сначала может быть буфером, она, кажется, достигает переломной точки, когда система становится хрупкой, и сбои распространяются быстрее. В своей книге «1177 г. до н.э. Год гибели цивилизации» (2014) историк и археолог Эрик Клайн высказывает мнение, что исторически именно так произошло с обществом бронзового века в Эгейском и Средиземном морях. Взаимосвязи этих людей создали цветущий регион, но они также выставили ряд домино, которые могли упасть из-за мощного сочетания землетрясений, войны, климатических изменений и восстаний.
Итак, коллапс – это палка о двух концах. Иногда это благо для подданных и возможность восстановить институты, приходящие в упадок. Однако коллапс может также привести к потере населения, культуры и политических структур, которые создавались с большим трудом. Последствия коллапса частично зависят от того, как люди ориентируются в дальнейшем беспорядке, и как легко и безопасно граждане могут вернуться к альтернативным формам общества. К сожалению, эти особенности свидетельствуют о том, что хотя коллапс имеет пестрое прошлое, в современном мире он может иметь только темное будущее.
Люк Кемп, научный сотрудник Центра по изучению экзистенциальных рисков Кембриджского университета и почетный преподаватель природоохранной политики в Австралийском национальном университете.
Статья:
Многим из нас знаком исторический нарратив о том, как культуры могут быстро и бурно приходить в упадок и погибать. Современная история, кажется, также это подтверждает. Через полтора года после вторжения в Ирак погибли 100 000 человек, а затем появился ИГИЛ. И свержение ливийского правительства в 2011 году привело к безвластию, что дало толчок возобновлению торговли людьми.
Однако за этим взглядом на коллапс скрывается сложная реальность. На самом деле, конец цивилизации редко напоминает внезапный катаклизм или апокалипсис. Часто это длительный, постепенный процесс, после которого люди и культура продолжают свое существование годами.
Например, упадок цивилизации майя в Месоамерике происходил на протяжении трех веков в так называемый «завершающий классический период» между 750 и 1050 гг. н. э. Хотя в это время уровень смертности увеличился на 10-15% и некоторые города были заброшены, другие регионы процветали, а письмо, торговля и городская жизнь сохранялись до прибытия испанцев в 1500-х годах.
Даже автобиография Анхтифи была, пожалуй, преувеличением. Во время первого переходного периода в истории Древнего Египта, который наступает сразу после Старого царства, гробницы не представителей элиты стали богаче и встречаются чаще. Также мало убедительных доказательств массового голода или вымирания населения. А еще Анхтифи имел определенный личный интерес изобразить этот период как время катастрофы: он недавно поднялся до статуса губернатора, и этот рассказ прославляет его великие подвиги во время кризиса.
Некоторых коллапсов вообще никогда не происходило. Остров Пасхи не был случаем «экоцида», совершенного над собой островитянами, как утверждал Джаред Даймонд в книге «Коллапс» (2005). Вместо этого, местные жители Рапануи жили устойчивой жизнью до XIX века, когда их истребили колонизаторы и болезни. К 1877 году их оставалось только 111.
Гибель цивилизации может также открыть пространство для обновления. Национальное государство не возникло бы в Европе без распада Западной Римской империи за много веков до этого. Поэтому некоторые ученые предполагают, что коллапс является частью «адаптивного цикла» роста и упадка систем. Как и лесной пожар, творческое разрушение коллапса обеспечивает ресурсы и пространство для эволюции и реорганизации.
Одна из причин, почему мы редко обращаем внимание на эти нюансы, заключается в том, что археология преимущественно исследует, что случилось с жизнью элит – это взгляд на историю глазами одного процента избранных. До изобретения печатного станка в XV веке письменные и другие формы документации были прерогативой правительственных бюрократов и аристократов. Между тем, наследие человеческих масс, как, например, охотников-собирателей и скотоводов без государства, было биоразлагаемым.
Из-за этой иерархии мы обычно рассматриваем коллапсы прошлого глазами их привилегированных жертв. Темные века называют «темными» из-за пробелов в нашей истории, но это не значит, что культура или общество прекратили свое существование. Да, это может означать больше войн, меньше культуры и торговли, но археологические данные часто слишком фрагментарны, чтобы сделать однозначные выводы. И есть убедительные примеры обратного: во времена смуты в Китае между династиями Западной Чжоу (1046-771 гг. до н. э.) и Цзинь (221-206 гг. до н.э.) конфуцианство и другие философии расцвели.
Для крестьян Шумера в древней Месопотамии политический коллапс, произошедший в начале 2-го тысячелетия до нашей эры, был лучшим, что могло случиться. В своей книге «Против зерна. Глубокая история первых государств» (2017) политолог и антрополог Йельского университета Джеймс Скотт отмечает, что ранние государства «должны были захватить и удерживать большую часть своего населения с помощью различных форм порабощения». Исчезновение шумерского государственного аппарата и бегство элитных правителей из городов означали освобождение от долгих часов работы в поле, тяжелого налогообложения, распространенных болезней и рабства. Скелетные останки охотников-собирателей того времени свидетельствуют о более неторопливой, здоровой жизни в активном движении и с разнообразным питанием. Разрушение государства стало, пожалуй, облегчением для этих людей.
Но все это не означает, что мы можем быть довольны собственными перспективами будущего упадка. Почему? Во-первых, мы, как никогда, зависимы от государственной инфраструктуры, а это значит, что ее потеря, скорее всего, приведет к разрушительным последствиям или даже хаосу. Возьмите, к примеру, почти полное отключение электроэнергии, которое произошло в Нью-Йорке в июле 1977 года. Резко возросло количество поджогов и других преступлений, 550 полицейских получили ранения, а 4500 мародеров были арестованы. Это стало результатом как финансового спада в 1970-х, так и простой потери электроэнергии. В отличие от этого, большинство жителей Нью-Йорка 1877 года, вероятно, не заметили бы ее отключения.
Современные цивилизации также могут хуже восстанавливаться после глубокого коллапса, чем их предшественники. Охотники-собиратели имели личные знания, как жить, используя ресурсы земли, а людям в индустриальном обществе не хватает не только базовых навыков выживания, но даже знания того, как работают «элементарные» предметы, такие как застежки-молнии. Знания все чаще хранятся не отдельными лицами, а группами и институтами. Нет уверенности, что мы сможем воспроизвести их, если индустриальное общество потерпит крах.
В-третьих, распространение оружия увеличило риск коллапса. Когда Советский Союз распался, он имел 39 тысяч единиц ядерного оружия и 1,5 миллиона килограммов плутония и высокообогащенного урана. Но не все это удалось сохранить или контролировать. Дипломатические сообщения, обнародованные Wikileaks в 2010 году, указывают на то, что Египту предлагали дешевые ядерные материалы, ученых и даже оружие. Что еще хуже, российские ученые, которых нанимали в течение 1990-х годов, могли поддерживать успешную программу вооружения Северной Кореи. В то время, как человечество открывает новые технологические возможности, угроза коллапса, ведущего к еще более печальным последствиям и распространению оружия, может только расти.
Наконец, важно, что мир стал более взаимосвязанным и сложным. Это создает новые возможности, но делает системные сбои более вероятными. В 2010 году исследование математических моделей в журнале Nature показало, что взаимосвязанные сети более склонны к случайным сбоям, чем изолированные системы. Подобным образом, хотя взаимосвязь в финансовых системах сначала может быть буфером, она, кажется, достигает переломной точки, когда система становится хрупкой, и сбои распространяются быстрее. В своей книге «1177 г. до н.э. Год гибели цивилизации» (2014) историк и археолог Эрик Клайн высказывает мнение, что исторически именно так произошло с обществом бронзового века в Эгейском и Средиземном морях. Взаимосвязи этих людей создали цветущий регион, но они также выставили ряд домино, которые могли упасть из-за мощного сочетания землетрясений, войны, климатических изменений и восстаний.
Итак, коллапс – это палка о двух концах. Иногда это благо для подданных и возможность восстановить институты, приходящие в упадок. Однако коллапс может также привести к потере населения, культуры и политических структур, которые создавались с большим трудом. Последствия коллапса частично зависят от того, как люди ориентируются в дальнейшем беспорядке, и как легко и безопасно граждане могут вернуться к альтернативным формам общества. К сожалению, эти особенности свидетельствуют о том, что хотя коллапс имеет пестрое прошлое, в современном мире он может иметь только темное будущее.
📘📘📘📘📘📘📘
Люк Кемп, научный сотрудник Центра по изучению экзистенциальных рисков Кембриджского университета и почетный преподаватель природоохранной политики в Австралийском национальном университете.
Статья:
По теме: