Интерес к импоссибилизму как к
направлению внезапно разгорелся в 1980 г. Новый термин в был введен в обращение
Тедди Бруниусом, профессором искусствоведения Копенгагенского университета.
Термин этот точно определяет то, что входит в это новое понятие: изображение
предметов, которые кажутся реальными, но не могут существовать в физической
реальности.
Если говорить о происхождении
импоссибилизма, то можно назвать это все растущее движение ответвлением
сюрреализма.
Основы импоссибилизма были
заложены известными художниками. В изображениях монастыря, бельведера и водяной
мельницы гениального голландца М.К. Эшера, относящихся примерно к 1960 г., уже проглядывают
геометрически абсурдные черты. По его следам пошли итальянец Ф. Гриниана,
японец М. Анно и испанец Х.М. Итуральде.
Однако, в уже упомянутом 1980 г. целая группа
художников и теоретиков начала специализироваться в этом направлении. С помощью
различных методов проекции и оптических средств они хотели вызвать ошеломляющий
зрительный эффект. Поляк З. Кульпа
создал свои абсурдные фигуры, экспериментируя с собственными и падающими
тенями. Американец Р.Ш. Шепард
рисовал слонов и бегемотов с парадоксальной структурой, а швейцарец
С. Дель Прете составлял
неправдоподобные человеческие фигуры. Голландский математик
Б. Эрнст и бельгиец М. Хамакер построили
систему деревянных макетов, которая под определенным углом зрения давала
изображение трехмерного невозможного тела.
Знакомя читателя со своим собственным
"производством" невозможных фигур, я должен сказать, что их тематика
весьма ограничена. Все они без исключения представляют собой геометрические
композиции, состоящие из простых основных форм с прямыми сторонами и
прямоугольных соединений. Сферы и спирали в них не встречаются, также как и
мотивы с волнистыми формами. С точки зрения искусства я – дитя пуризма 1920-х
годов, то есть наиболее строго и аскетического ответвления кубизма.
Уже моя первая невозможная фигура определила этот
чистый и простой тон. Она появилась случайно, когда я в 1934 г. в последнем
классе гимназии на уроке "чиркал" в учебнике латинской грамматики,
рисуя в нем геометрические фигуры. Это был псевдотреугольник, который у
математиков называется треугольником Рутерсварда.
Трехбалочник Роджера Пенроза, 1958 г. Треугольная
невозможная фигура, составленная из трех балок, нарисованных по правилам
перспективы.
Оценивая свой вклад в
импоссибилизм, сделанный тогда в классе, я бы сказал, что аплодировать нужно не
созданию такой фигуры, а моей способности понять, что она парадоксальна и
противоречит евклидовой геометрии. Однако я был учеником гуманитарной школы,
где преподавали латынь и философию, а не физику и математику. (Сейчас я могу
поблагодарить своего отца, так как именно ему я обязан способностью к
наблюдению. Когда мы с сестрой были подростками, он обнаружил у нас склонность
к рисованию и определил сначала к учителю рисования, который познакомил нас с
приемами перспективы и проекции, а затем к замечательному педагогу, о котором я
еще расскажу в дальнейшем.)
Итак, я понял, что произвел
псевдогеметрическую фигуру с загадочными топологическими свойствами, и у меня
зародился некоторый интерес к этому явлению. В своем дальнейшем
"чирканье" я варьировал тему треугольника, которая через несколько
лет развилась в невозможные соединения из четырех (или большего количества)
балок.
Друзья и близкие знакомые не
обратили внимания на мои открытия. В то время "невозможные" явления в
искусстве не вызывали интереса, который впервые возник через двадцать лет.
Публикация книги о моих
"невозможных фигурах" в вашей огромной, лежащей к востоку от нас
стране, вызывает во мне особое чувство благодарности. К тому есть безусловные
причины. Обе движущие силы создания этих фигур – одна из них эмоциональная,
другая – техническая, пришли ко мне с Востока. Мое тяготение к парадоксальному
я унаследовал от бабушки с отцовской стороны, родившейся и выросшей в
Петербурге. Ее мягкий юмор был исполнен пристрастия к противоречивому и
абсурдному, отличавшему русский поэтический мир. Эту эксцентричность она
принесла с собой в Швецию и передала членам всей нашей семьи.
Другим источником моего
вдохновения был профессор Петербургской Академии художеств Михаил Кац, в классе
которого мы с сестрой в 1930 г. обучались искусству изображения человеческого
тела. Он открыл мастерскую в Стокгольме, где, кроме всего прочего, работал на
монументальными гранитными скульптурами для площадей и парков шведской столицы.
В течение двух семестров этот педагог, который своим голосом соблазнителя и
пронизывающим взглядом был похож на Распутина, почти гипнотизируя, с неумолимой строгостью обучал нас способам
и приемам изображения, постигнутым им в Академии художеств.
Обучение этим приемам происходило
в три этапа. Первый заключался в том, чтобы после долгого наблюдения живой
модели ее силуэт остался в зрительной памяти. Затем надо было закрыть глаза и
"загипнотизировать" внутреннюю сторону век так, чтобы это изображение
на них спроектировалось. На следующем этапе силуэт заучивался, потом сначала
"гипнотизировались" веки, а затем ватман, на который силуэт
проектировался. На третьем этапе силуэт заучивался, ватман
"гипнотизировался" и модель зарисовывалась.
После некоторого времени обучения
на этом курсе мы с сестрой так натренировались в искусстве накапливать и
проектировать зрительные впечатления, что по возвращении домой очень скоро
научились зарисовывать все наши наблюдения методом, вколоченным нам Кацем,
который вскоре стал профессором в Софийской Академии художеств. Уроки Каца
принесли мне неоценимую пользу. Я могу утверждать, что большая часть моих
невозможных фигур до того, как попадет на ватман, проектируется на внутреннюю
сторону век.
Мой интерес к созиданию,
несколько лет слабо тлевший, разгорелся вдруг. Мне прислали вырезку из
Британского журнала по психологии со статьей, которая наконец давала
профессиональную информацию о принадлежности моих конструкций к миру математики
и о возможности дать им определение. Статья была написана Роджером Пенрозом,
профессором математики в Оксфорде, и опубликованная в ней "невозможная
фигура" впервые в истории рассматривалась с научной точки зрения. Эта
фигура была представлена под названием tribar (трехбалочник) и состояла из трех балок, образующих
псевдотреугольник. Публикуя эту конструкцию, Пенроз хотел продемонстрировать
психологам "новый вид оптической иллюзии", то есть фигуру, состоящую
из трех приемлемых частей, которая с помощью неприемлемых соединений этих
частей создает иллюзию с математической точки зрения невозможной структуры.
Когда мой взгляд впервые упал на
этот трехбалочник, я был потрясен. Мне казалось, что я вижу свой собственный
псевдотреугольник. При более внимательном рассмотрении я заметил, что это не
так. В фигуре Пенроза три балки нарисованы по правилам перспективы, а затем
насильно соединены в псевдореалистическую фигуру с ложно показанными
дистанционными отношениями. Мой невозможный треугольник и все мои другие
фигуры, напротив, принадлежали к свободным формам изометрической системы и
избежали всех деспотических требований перспективы.
Эта статья в журнале оказала на
меня невероятно стимулирующее действие. Теперь я знал, какой вид визуальных
приманок я в течение двадцати пяти лет пытался открыть. Это был определенный
вид математических парадоксов, состоящих из регулярных деталей, соединенных в
нерегулярных комплекс. Таким образом проснулось желание изобретать, которое уже
больше никогда не угасало. Я превратился в непрерывно действующую машину по
производству невозможного, которая в дальнейшем изготовляла около ста
импоссибилических вариантов в год.