Океан: божество, монстр, стихия

Океан, римский бог океанов, бронза с серебряными и медными вставками, местность: Тройхтлинген, Бавария, со 2 по 3 век н.э., предоставлен из археологической государственной коллекции.

Джеймс Ромм, профессор классики нью-йоркского Бард-колледжа, объясняет, почему для древних греков Океан был тем, чем современным космологам представляется «большой взрыв», как древние боялись его необъятности и непостижимости, когда этот персонаж стал чуть ли не главным героем «античной научной фантастики» и почему попытка выхода Александра Великого в открытое море воспринималась современниками как полет на Луну, а Сенека был убежден, что когда-нибудь океан нас всё равно поглотит.

Обычно монстры не были желанными гостями на древнегреческих свадебных процессиях, в которых, в основном, принимали участие олимпийские боги. Тем не менее на одной из архаичных мисок для смешивания, называемой динос ⓘ (Динос (лат. Dinos) — в классической археологии крупный сосуд с полукруглым туловом, керамический или металлический. Как правило, динос устанавливался на искусно выполненной подставке. Как и кратеры, диносы использовались для смешивания вина с водой.), аттический художник Софилос, живший около 600 г. до н. э., всё-таки изобразил одного из них: рогатая фигура, наполовину человек, наполовину угорь, скользящая вдоль колесницы, несет на себе богинь — Афину и Артемиду.

Этот монстр кажется смехотворно неуместным, особенно из-за существ, которых он держит в руках: в правой — бьющаяся рыба, в левой — угорь, узор спинного плавника которого слишком похож на его собственный. Рядом с ним Софилос нацарапал в глазури название фигуры — динос.

Этот монстр — Океанос, или Океан ⓘ  (Ocean в латинском, а затем английском варианте имени), появление которого нарушает другой торжественный парад — празднование свадьбы Пелея, смертного, с Фетидой, морской богиней.

Океанос, нарисованный на чаше, найденной на о. Софилос,

около 600 г. до н. э./ © The British Museum

Этот динос, находящийся сегодня в Британском музее, примечателен по ряду причин. Одна из них — подпись «Софилос нарисовал меня», старейший из известных в западной традиции автограф художника. Но для меня главное отличие и особенность этого диноса заключается в том, какое место в его росписи отводится Океану. Софилос сделал эту фигуру слегка больше остальных и позволил длинному рогу божества, находящемуся на макушке, выйти за пределы верхней границы сосуда, на котором оно нарисовано. Извилистый хвост изображен так, что тот пересекает линию развития событий, заставляя Гефеста и его лошадь, расположенных на два шага позади, ступать осторожно, чтобы не споткнуться о него.

Так же, как и вытащенная из воды рыба, которую держит Океан, сам он не вписывается — ни в окружающую его божественную семью, ни в художественную традицию, использованную для его изображения. Правила требовали его присутствие на этой свадьбе — Фетида как морское божество была с ним в родственных отношениях, возможно, даже дочерью — хотя, кажется, ничто здесь не подходит ни для самого Океаноса, ни для скользких, комически неуместных его друзей, которых он захватил с собой для участия в торжестве.

Стоит восхититься мужеством Софилоса в попытке осуществить то, что, несомненно, всегда было самой сложной частью любого портрета. У греков еще не было иконографической традиции изображения Океана, но существовало много запутанных идей относительно того, что он (или оно?) собой представлял. Для них Океан был одновременно монстром, божеством и «рекой», которая течёт, опоясывая весь мир. В его водах таились первобытный ужас и огромная сила, способная победить даже самых могущественных из смертных. Насколько греки знали, он ограничивал мир, ойкумену, или «обитаемую землю», сопрягавшую в одно целое континентальную группу Европы, Азии и Африки. Дальше не было ничего, кроме него самого. Одновременно ограничивающие и бесконечные, его воды простираются в неизмеримые пространства. Океан формирует для греков то, что закадровый голос на телевидении озвучивает как «последний рубеж» — космическое пространство (внешнее пространство) — в самом буквальном смысле этой фразы.

В конце концов, если у океана не было никакого видимого берега, не мог ли он где-то переходить в небо? Во всяком случае, такое объяснение можно встретить в поэмах Гомера — самых ранних литературных записях Древней Греции. В «Илиаде» и «Одиссее» Гомер описывает «Большую Медведицу» (то, что американцы называют «Большой Ковш») — созвездие, которое никогда не поднималось над Эгейским горизонтом — как «недостающую часть в ваннах океана», словно вода заполняла всё пространство до звёзд. Должно быть, Гомер и его современники представляли себе Землю в виде диска, а не сферы, и эта концепция привела к тому, что на вопрос о «конечной точке» нельзя было ответить, возможно, даже нельзя было правильно задать его. Океан осуществлял жизненно важную функцию «заполнения пустоты» между краем земли и куполом небес. Греческим матросам и мореплавателям, чьи маршруты, проходя мимо островов Эгейского моря, редко теряли из вида землю, такая зияющая пустота должна была казаться чем-то невообразимо огромным.

В других строчках гомеровских стихов также есть любопытные мысли об Океане, которые касаются не только его беспредельности, но и его невообразимой древности. В двух странных стихах «Илиады» Океан описывается как «отец всех богов» и «источник всех вещей» — загадочные фразы, которые, на первый взгляд, противоречат другим идеям греческой космогонии. Гесиод, который был почти современником Гомера, придерживается более традиционного мнения, согласно которому Небо и Земля (Уран и Гея) породили всех богов, в том числе и Океан. Вполне возможно, что так же, как современная космология ищет следы Большого взрыва на краю Вселенной, древние греки связывали с Океаном самые ранние этапы космического творения. То есть современное представление о том, что путешествие за пределы пространства также может быть и путешествием во времени, которое согласуется с современной моделью расширяющейся Вселенной, — это так или иначе подразумевалось в гомеровской концепции Океана в качестве источника видимой Вселенной.

◊ ◊ ◊

Мы не знаем, имел ли в виду Софилос эти стихи, когда включал Океан в композицию диноса, но они, кажется, соответствуют портрету «Великого Отца» с его длинным вертикальным рогом, символизирующим изобилие и плодовитость, даже если у него нет явной спутницы. Более поздние греческие мифы назначили ему таковую в лице Фетиды, морской богини, которая была сестрой Океана до их вступления в брак (браки по желанию трудно найти в космической предыстории). По словам Гесиода, эта пара породила огромное количество детей, в том числе 3000 дочерей, названных Океанидами, а еще 3000 сыновей, которые, следуя по стопам отца, образовали все реки и потоки ойкумены. Счастливая пара часто изображалась на позднеантичных мозаичных полах, окруженная толпой морских существ. Океан неизменно выставляет напоказ пару клешней краба, прорастающих, подобно рогу, из его головы, в то время как Фетида обладает парой крыльев, также растущих из головы.

Океан и Тетис, изображенные на мозаике пола.

© Wikimedia

Иконография Океана представлена не только изображениями на вазах и мозаичных полах — были также карты, на которых Океан появлялся в его физической, неперсонифицированной форме. Благодаря историку Геродоту мы знаем многое о том, как были сделаны эти ранние карты, хотя сами чертежи не сохранились. Удивительно, но их структура, воспроизводящая реальную, повергает обычно сдержанного историка в несвойственное ему состояние комического легкомыслия.

«Я смеюсь, — писал Геродот, — когда вижу тех, кто рисует карты Земли нелепым образом; они делают Землю круглее, чем можно было бы нарисовать ее с компасом, и прокладывают океан по кругу поверхности; они делают Европу и Азию равными по размеру».

Схема, которую он описывает, можно проиллюстрировать следующим образом:

Почему Геродоту все это казалось столь смешным? На самом деле я ломал голову над его смехом в течение нескольких месяцев, пока не добрался до моей первой научной статьи, опубликованной более трех десятилетий назад. За картой стоит несомненное влияние Гомера, так как именно Гомер размещал Океан по ободу щита Ахиллеса, что подробно описано в 18 книге «Илиады» — на щите, который в некотором отношении представляет докартографическое изображение мира. Действительно ли Геродот был столь опрометчив, чтобы презирать такую древнюю мифологическую традицию, закрепленную в наиболее почитаемом греками литературном памятнике?

Ключ к веселью Геродота, мне кажется, лежит в сатирической фразе «круглее, чем можно было бы нарисовать ее с компасом». Слишком много безупречности в этой геометрии. Кажется, Геродот подразумевает, что естественный ландшафт Земли не может образовывать столь совершенные круги. Щит Ахилла мог быть кругом, но тот факт, что Океан находился по его периметру, не имел картографического значения. Аналогично точная симметрия «Азии» и «Европы», где под «Азией» подразумевается южная половина мира, включающая Африку, а «Европа» — это северная половина, кажется Геродоту слишком простой.

Вторая проблема, которая беспокоила Геродота, касалась достоверности информации об Океане. В одной дискуссии он утверждает, что никто никогда не видел, чтобы воды Океана омывали берега Северной Европы или восточной Азии. Таким образом, всё, что он знает, это только что два региона вполне могут быть связаны с другими материками, и это делает Атлантический и Тихий океан (Геродот знал лишь первое название) двумя разными водными пространствами. На самом деле, в другом месте, при обсуждении реки Нил, Геродот доходит до того, что называет Океан полной выдумкой:

«Я не знаю, существует ли Океан, и я думаю, что Гомер или какой-либо другой из ранних поэтов придумал название и ввел его в поэзию».

Это смелое утверждение, возможно, является первой в западной традиции попыткой различить два литературных метода, художественный и документальный, или заявить о «поэтическом» праве на вымысел. Для Греции V в. до н.э., жители которой почитали Гомера как боговдохновенного и почти всезнающего барда, это был радикальный вызов.

«Океан образовал альтернативную вселенную, полную экзотических народов и чудовищных форм жизни — сферу, которую мы, современные люди, переносим в космическое пространство».

Но Гомер не только изобразил в «Илиаде» Океан как орнаментальную границу щита и описал его как «Отца богов». В «Одиссее» он сделал Океан местом действия приключений своего героя — например, именно по Океану проходил маршрут Одиссея, по которому он достиг Земли мертвых. Геродот не довел свой собственный аргумент до логического завершения — о том, что путешествие в подземный мир в 11 книге «Одиссеи» и, возможно, все странствия Одиссея также были фикцией. Аргумент Геродота до логического заключения доведет позже географ по имени Эратосфен.

Эратосфен утверждал, что весь рассказ о странствиях Одиссея — в том числе о таких запоминающихся эпизодах, как встреча с Циклопом, шестиголовым монстром Сциллой и лотофагами с их опьяняющими плодами, которые лишают воли и желания действовать, — не более, чем «экзокеанизм» ⓘЭкзокеанизм — плавание через океан; потустороннее плавание., «разлитие» океана по повествовательной линии. Читатели могут получить удовольствие от чтения, но они никогда не смогут узнать из текста о географии Земли. Поэтому для Эратосфена Океан стал ассоциироваться не только с литературой, но с разновидностью массовых измышлений, которые мы сегодня определяем как научную фантастику и фэнтези. Океан образовал альтернативную вселенную, полную экзотических народов и чудовищных форм жизни — сферу, которую мы, современные люди, переносим в космическое пространство.

Какой древний мореход осмелился бы плыть здесь, среди чуждой, пугающей материи, которая, как утверждают литературные источники, может быть либо чем-то бесконечным, либо невообразимо старым, или чем-то, чего вообще нет? Лишь немногие древние мореплаватели, насколько нам известно, игнорировали предупредительные знаки на Гибралтарском проливе — так называемые Геркулесовы Столпы, которые были установлены там, чтобы сообщить человечеству, что идти дальше нельзя, — и отваживались выйти в неизвестную Атлантику. Однако подобные акты неповиновения оказывали глубокое впечатление на современников.

В V в. до н.э. Ганнон Мореплаватель во главе флота из 60 кораблей, предположительно укомплектованных 30 000 соотечественников, прошел мимо этих Столпов и отправился на Юг вдоль побережья Западной Африки. Его журнал путешествия под названием «Перипл», т.е. «каботажное плавание», до сих пор сохранился благодаря анонимному писцу, который перевел его с карфагенского на греческий язык. Среди чудес, описанных им, есть встречи с волосатыми дикими мужчинами, которых местные племена называли «гориллами». Люди Ганнона преследовали и поймали нескольких из них, чтобы привезти домой живыми, но те отбивались и царапались столь упорно, что группе удалось их утихомирить, только содрав с них шкуры. В XIX в. европейские исследователи, которые впервые столкнулись с большими обезьянами в глубине Африки, взяли это неясное слово из V в. до н.э. в качестве названия нового вида.

Другая группа карфагенян, по сообщениям, отплыла на запад через Атлантический океан и нашла на другой его стороне плодородную землю с умеренной температурой, но их открытие — Гренландии? Северной Америки? — замяли правители Карфагена, боявшиеся массовой эмиграции. Эта история описывается в небольшом философском труде IV в. до н.э. и не может быть доказана. Это не помешало некоторым персонам настаивать на финикийском открытии Америки, или поддерживать «карфагенские» интерпретации различных артефактов и наскальных рисунков, найденных в Новом свете, или утверждать (как сделал один нумизмат в 1996 году), что некоторые карфагенские монеты IV в. до н. э. содержат схематическую карту Европы и Америки. До сих пор ни одно из этих «доказательств» не подтвердилось. Если кому-либо из древних мореплавателей действительно удалось совершить трансатлантический рейс, то это могло произойти как раз в противоположном направлении: хорошо засвидетельствованный римский рассказ об «индейцах», чьи лодки выбросило на берег Балтийского моря, на самом деле может относиться к потерпевшим кораблекрушение эскимосам (Inuit).

Ужасы Атлантики были настолько пугающими в V в. до н.э., что осужденного могли сослать туда вместо смертной казни. Такова была судьба персидского дворянина Сатаспеса, которого обвинили в изнасиловании дочери высокопоставленного чиновника и приговорили к посажению на кол, согласно Геродоту. Мать Сатаспеса заступилась за сына и убедила правящего царя Ксеркса вместо казни отправить Сатаспеса в исследовательское плавание, чтобы доказать, что Африку можно обогнуть по кругу. Получив египетский корабль и экипаж, Сатаспес следовал по маршруту, ранее сформированному Ганноном, через Гибралтарский пролив — на юг вдоль африканского побережья. Мужчины маленького роста, носившие пальмовые листья вместо одежды, стали убегать от него, когда корабль подошел к берегу. После нескольких месяцев путешествий, не зная, сколько еще плыть вперед, Сатаспес развернулся и направился обратно в Персию. Ксеркс не принял его оправдание, что судно будто бы было остановлено в середине пути и не могло продвигаться дальше. Приговор Сатаспесу к посажению на кол привели в исполнение.

Время шло, древние мореплаватели стали смелее нарушать границу, обозначенную Столпами. Питеас, греческий капитан дальнего плавания из Массилии (современный Марсель), в своем, ныне утраченном, трактате «Об Океане» подробно описал путешествия на север вдоль побережья Нормандии, вокруг Британских островов и, в конечном счете, в Балтийском море. В крайней северо-западной точке своего маршрута Питеас увидел таинственный остров на севере, который, как ему сказали туземцы, назывался Туле. Однако медлительность и плотность холодных вод стала препятствием для его корабля и не позволила ему исследовать этот таинственный остров (сегодня расположение этого острова определяется по-разному: либо как один из Шетландских или Оркнейских островов, или, возможно, Исландия). В течение многих столетий после этого древние авторы ссылались на наименование Туле для обозначения далекого, таинственного и неприступного; римский поэт Вергилий дал ему эпитет Ultima, «дальняя», и сделал остров частью Римской империи во главе с его императорским величеством Августом.

В то время как Питеас прокладывал свой путь на далеком севере по морю, сквозь снег, между льдинами, другой греческий исследователь — по крайней мере, человек, утверждавший, что он грек и исследователь — преодолевал океанский барьер на крайнем юге.

Летом 325 г. до н.э. Александр Великий после 10-летней завоевательной кампании сплавлялся вниз по реке Инд до ее устья. Воды, которых он достиг, показались ему Океаном, чистым и простым (сейчас мы знаем, что это было Аравийское море). Александр уже совершал поступки, преисполненные смертельной отваги: разбивал армии, превышающие его собственную, осаждал и захватывал «неприступные» крепости, форсировал с сорокатысячной армией заснеженные горы Гиндукуша. Теперь он столкнулся с еще большим испытанием, с новым способом доказать, что он принадлежит к сонму богов. Полагая, что ни один человек не делал так раньше, Александр отправился в открытые воды на одном корабле, бросая золотые кубки и чаши в воду в жертву богу Посейдону. Это было короткое путешествие человека, но гигантский прорыв для человечества — на самом деле, это был подвиг, столь же значимый для его эпохи, как и первый полет на Луну для нашей.

Несмотря на такую браваду в освоении океана, Александр был на пути домой. За несколько месяцев до этого его войска взбунтовались, когда им приказали идти дальше на Восток — снова в поисках вечно манящего океана, и он был вынужден вернуться к более безопасным и знакомым, менее пропитанным дождем районам вблизи Вавилона (в Индии они были первой европейской армией, испытавшей на себе действие муссонов). Александр согласился, но настоял на движении в южном направлении, в сторону океана — прежде чем отправиться на запад; так он проложил причудливый, сложный, ведущий к дому курс для своих мятежных войск — через безводное, негостеприимное побережье восточного Ирана (полоса, которую он знал как Гедросию, сегодня называется Макран).

Шестидесятидневное путешествие было омрачено неудачами и страданиями: Александр потерял больше людей, чем в любом из своих боев. Сам он умер некоторое время спустя в Вавилоне по до сих пор неизвестной причине. Греческим блюстителям нравов, привыкших видеть в подобных событиях трагический результат высокомерия, навлекшего божественный гнев, казалось, что Александр был наказан за то, что хотел мошенническим путем нарушить границы смерти. Путешествие по океану, его последняя большая победа перед катастрофой в Гедросии, рассматривалось как преступление против богов.

Почти все, что касается кампании Александра, было мистифицировано в более поздних греческих источниках и мифах, но путешествие по океану приняло особенно раздутые формы. Начиная с «Истории Александра Великого» («Alexander Romance»), полувымышленной биографии македонского царя, которая сложилась в первые два века нашей эры, это путешествие было несколько раз переинтерпретировано — вплоть до романа Жюля Верна «20 000 лье под водой» (1870 г.): Александр изображается не только изучающим поверхность океана, но и его глубины, когда спускается на морское дно в примитивном батискафе. Он взял с собой запас еды и ряд невероятных спутников-животных: петуха, пение которого должно было помогать ему на каждом новом рассвете отсчитывать проходящие дни, и кошку — существо, которое средневековые суеверия наделяли способностью перерабатывать углекислый газ в воздух. Также к зверинцу иногда добавляли собаку, используя её для аварийного подъема: считалось, что море не терпит кровь млекопитающих, поэтому Александр в случае чрезвычайной ситуации мог вскрыть вены собаки и заставить океан исторгнуть из себя подводный корабль.

«Общей нитью проходит мысль об отторжении океаном [всего постороннего]: последний рубеж не допустит, чтобы его тайны были раскрыты».

Средневековые иллюстраторы «Истории Александра Великого» обожали это подводное исследовательское путешествие. До нас дошло много прекрасных иллюстрации, которые отражают одиночество Александра в его подводном корабле, тревогу тех, кто держит его спасательный круг на корабле, причудливое изображение морских гадов, даже виды подводных людей, которые встречают на дне крошечное судно .

«Александр Македонский под волнами»,

рисунок из французского манускрипта «Histoire du Bon Roi Alexandre», 14 в.

DeAgostini / Getty Images

Этот сюжет о подводном исследовании породил множество увлекательных вариантов «Истории Александра Великого» (Александрии), которые видоизменялись и распространялись в поздней античности. В конце концов, по некоторым оценкам, эта история стала наиболее читаемым древним литературным трудом, помимо Библии. Большинство версий следуют сюжету «Иона и кит», в котором огромная рыба захватывает водолазный колокол Александра, относя его далеко от корабля, к которому он был прикреплен, и выплёвывает на землю, словно сам Океан, принимая форму рыбы, отказывается открыть Александру свои секреты. Другие версии представляют, как Александр попадает в бедствие после предательства своей жены, которой доверили держать шнур, соединяющий его подводную лодку с кораблем, но которая поддалась на уговоры любовника. В этих версиях Александр вынужден использовать уловку с собачьей кровью, чтобы вернуться на сушу. Все эти варианты объединяет один мотив — отторжение океаном или его существами чужака. В конце концов, последний рубеж не допустит, чтобы его тайны были раскрыты.

Подобная художественная схема в римском мире I века н. э. используется в незначительном, но увлекательном тексте, риторическом упражнении, составленном Сенекой Старшим (отцом известного нам Сенеки). Эта практическая часть публичного выступления представляет морское путешествие Александра 325 г. до н. э. не как исследование подводного мира, а как попытку пересечь океан, что позже повторит Колумб, чтобы найти новые миры на другой стороне. Как и в «Александрии», Сенека фокусируется на темах неприкосновенности Океана, «ужасности» Океана и его связи с началом времени и концом пространства.

Ввысший советник свиты Александра, Артемон, чтобы отговорить своего начальника от попытки переправы, говорит:

«Является ли он конечной точкой Земли, или границей природы, или самым древним веществом, или источником происхождения богов, эта вода слишком священна, чтобы по ней могли ходить корабли».
Другой советник, Фабиан, предупреждает Александра о возможном столкновении на дне с «belvae» — латинское слово, которое, как и его греческий синоним «kêtoi», можно перевести либо как «киты», либо как «морские монстры», что в греко-римском мире было равнозначно.

Сын Сенеки, также Сенека, — философ-стоик и драматург, который играл центральную политическую роль при дворе Нерона, впитал взгляды своего отца на Океан и отразил их в драме «Медея» — римской адаптации более известной греческой пьесы Еврипида. «Медея» Сенеки, в отличие от греческой модели, описывает плавание корабля Арго, первого мореходного судна из когда-либо построенных, в соответствии с мифическими традициями — как изначальный грех, который навлёк разрушение на тех, кто плавал на судне, и особенно тех, кто управлял им. Каждый из экипажа Арго, как показывает Сенека в одной из партий хора, встречается с мрачной судьбой, один за другим — так Океан берет свою плату; «раненое море берет реванш», как говорит хор. Тифий, навигатор, чье мастерство в чтении звезд сделало трансокеанские путешествия возможными, уходит первым. Капитан корабля Ясон пока остается безнаказанным, но его жена Медея, которая в драме воплощает орудие гнева Океана, к этому времени приводит в движение заговор, чтобы уничтожить мужа. В конечном счете, как и требовала мифическая традиция, он должен был заплатить жизнью за свой мореходный грех. Ясон был убит древесной балкой, отвалившейся от самого Арго.

«Медея» была не первым размышлением Сенеки о разрушительной силе Океана. Как последователь стоической космологии, Сенека считал, что мир был обречен на циклические разрушения, происходившие каждые несколько тысяч лет из-за сил природы, которые будут усиливаться, пока не уничтожат человечество. Но в то время как ортодоксальные стоики считали огонь проводником этих разрушений, Сенека считал, что в будущем все будет уничтожено водой. В двух своих философских работах он описывал катаклизмы, в которых со всех сторон несется вода, соленая и ледяная, чтобы залить Землю.

«Природа расположила влагу везде, так что, когда захочет, она сможет напасть на нас со всех сторон», — писал он в «Естественных вопросах».
«Воды будут сходиться с Востока и Запада. Одного дня будет достаточно, чтобы похоронить весь род человеческий. Благородные, славные, все царства великих народов будут погружены в пучину».
Океан не был единственным источником водного апокалипсиса Сенеки, но драма «Медея» подсказывает, что именно он занимал большую роль в размышлениях философа. Хор коринфских граждан, сбросив свои драматические маски, поет о будущем, которое ожидает мир, в котором корабли и штурманы заплывут еще дальше, чем посмел заплыть даже Арго.

«Со временем придут века — поет хор, — когда Океан разорвёт связи вещей; Фетида будет открывать новые миры, а Туле больше не будет последней землей».
Переходя из рук в руки более поздних переписчиков, имя «Фетида» в пьесе было искажено и превратилось в «Тифий» — таким образом, стало казаться, что великий мореплаватель, а не жена Океана будет открывать «новые миры» будущего — ошибка, которая в эпоху Возрождения, кажется, дала всему отрывку сверхъестественное значение.

«Это пророчество исполнил мой отец Христофор Колумб в 1492 году», — написал сын путешественника по латыни на полях семейной копии пьесы Сенеки.
Рассмотренное в контексте своего собственного времени и мрачных стоических убеждений Сенеки, преодоление океана окрашивается в гораздо более темные тона. Океан и Фетида не были друзьями человечества, а скорее, агентами апокалипсиса, которые разрушат гонку и положат конец его непрестанным исканиям. Прохождение Атлантики принесет катаклизмы. Элемент, который воспринимался как конец суши, последний рубеж, здесь также знаменует конец дня и завершение человеческой истории. «Основа всех вещей», как назвал Океан Гомер в «Илиаде», должна, по мнению Сенеки, перевести космическое время назад к исходной точке и «разорвать связи вещей» — возвращая саму Вселенную к первичному хаосу.

Автор: Джеймс Фромм.
Оригинал: Aeon.