Ксенофан Колофонский прожил долгую жизнь. В одном из своих последних стихотворений, относящихся к 473 г. до н.э., он упоминает о том, что ему исполнилось 92 года, 67 из которых прошли в скитаниях, за пределами Эллады. По профессии он был бродячим рапсодом, а по складу ума — философом, мудрецом. Поэтическая братия, начиная с Гомера и Гесиода, вызывала у него нарекания за ребяческое стремление приписать богам человеческие черты и свойства — гнев, зависть, похоть и т. п. Размышляя беспрестанно о божественной природе, Ксенофан логически обосновал, что Бог может быть только один, а «сущность его шаровидна и нисколько не схожа с человеком».
Иными словами, образ Бога есть сфера.
К тому времени эта метафора обладала относительной свежестью только применительно к божеству. Ибо в отношении видимой Вселенной пифагорейцы уже давно утверждали: «Мир есть ограниченная сфера, носящаяся в беспредельности». (Математическое обоснование подобным взглядам приводит Платон в «Тимее»: сфера — самая совершенная фигура и самая простая, так как все точки ее поверхности равно удалены от центра.)
Отсюда — представление о небесных сферах, приведшее в конце концов к появлению астрономии Птолемея.
Лет сорок спустя после смерти Ксенофана его ученик Парменид повторил этот образ: сущее (то есть мировое целое, бытие как единство всего, в своей целокупности, включая Бога) едино, безначально и подобно совершенному шару. Непроницаемая, неделимая, неподвижная сфера.
Однако нетрудно заметить, что образ обычной (геометрической) сферы уязвим как с философской, так и с богословской точки зрения. Как совместить ее конечность с бесконечностью Бога? Каким образом придать ей динамическую мощь, не уничтожив предвечного равновесия?
Пройдет не одно столетие, прежде чем гностики устами Гермеса Трисмегиста (книга «Асклепий», входящая в «Собрание герметических книг», «Corpus Hermeticum») произнесут парадоксальную формулу, которая не будет забыта последующими веками:
Иными словами, образ Бога есть сфера.
К тому времени эта метафора обладала относительной свежестью только применительно к божеству. Ибо в отношении видимой Вселенной пифагорейцы уже давно утверждали: «Мир есть ограниченная сфера, носящаяся в беспредельности». (Математическое обоснование подобным взглядам приводит Платон в «Тимее»: сфера — самая совершенная фигура и самая простая, так как все точки ее поверхности равно удалены от центра.)
Отсюда — представление о небесных сферах, приведшее в конце концов к появлению астрономии Птолемея.
Лет сорок спустя после смерти Ксенофана его ученик Парменид повторил этот образ: сущее (то есть мировое целое, бытие как единство всего, в своей целокупности, включая Бога) едино, безначально и подобно совершенному шару. Непроницаемая, неделимая, неподвижная сфера.
Однако нетрудно заметить, что образ обычной (геометрической) сферы уязвим как с философской, так и с богословской точки зрения. Как совместить ее конечность с бесконечностью Бога? Каким образом придать ей динамическую мощь, не уничтожив предвечного равновесия?
Пройдет не одно столетие, прежде чем гностики устами Гермеса Трисмегиста (книга «Асклепий», входящая в «Собрание герметических книг», «Corpus Hermeticum») произнесут парадоксальную формулу, которая не будет забыта последующими веками:
«Бог есть умопостигаемая сфера, центр коей находится везде, а окружность нигде».Таково было последнее слово античности в представлении о едином Боге — представлении ничуть не менее глубоком и таинственном, чем откровение о Троице.
Гностические сочинения обрели вторую жизнь на излете Средневековья, когда Гермес Трисмегист стал повсеместно почитаться в Западной Европе в качестве современника Моисея и языческого пророка пришествия Христа. Именно тогда, в конце XII века, французский богослов Аланус де Инсулис (Алан Лилльский) обнаружил и ввел в богословский оборот упомянутую фразу.
Правда, в XIII веке все еще преобладает классический образ сферы. Он возникает в аллегорическом «Roman de la Rose» («Роман о Розе»), который излагает его так, как у Платона, и в бессмертной поэме Данте, где Вселенная рисуется, согласно Птолемею, неподвижной сферой, включающей десять вращающихся концентрических сфер.
Гностическая сфера приобретает настоящую известность лишь в XVI веке. Читатели «Пантагрюэля», добравшись до последней главы, встречали упоминание «интеллектуальной сферы, центр которой везде, а окружность — нигде и которую мы называем Богом». Здесь гностический образ еще вполне мирно уживался с христианским мировоззрением, служа геометрическим пояснением к словам Соломона: «Небо и небо небес не вмещают Тебя» (3 Цар. 8:27). Их смысл: Бог пребывает в каждом из Своих созданий, но не ограничен ими.
Но в конце XVI века Джордано Бруно почувствовал в словах Трисмегиста уникальный шанс вырваться из ограниченной и душной Вселенной Птолемея (а значит, и Церкви, ибо Птолемеева астрономия была признана официальной космогонией христианства). В одной из своих работ он заявил, что «философский принцип полноты требует признать, что бесконечная причина должна иметь бесконечные следствия. Поскольку Бог-природа вечен, то нет предела его творящей силе. Он — умопомрачительная сфера, чей центр повсюду, а окружность (поверхность, граница) нигде». Уютные небесные своды дали трещину, сквозь которую на человека низверглись бесконечные миры, абсолютное пространство.
Ликование Бруно смогли разделить не все. Бесконечная Вселенная, которая для него была освобождением, стала для других темной, глухой бездной, пугающим лабиринтом. И поэтому Паскаль, написавший: «Природа — это бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность нигде», выводил эти слова, испытывая головокружение, страх и одиночество от мысленного проникновения в холодные пустоты физического мира. В подлиннике рукописи видно, что Паскаль начал писать слово «effroyable» (устрашающая): «Устрашающая сфера, центр которой везде, а окружность нигде», но затем, справившись с собой, все-таки изменил эпитет на «бесконечная».
Возможно, нет лучшего способа определить, какого мировоззрения придерживается человек, чем прислушаться к тому, с какой интонацией он прочитает вслух эту фразу.
P.S.:
Последнее слово в этой истории остается за К.Э. Циолковским, который в своих космологических трактатах предполагал, что совершенные люди будущего не будут похожи на современных людей. Эти существа будут напоминать геометрически совершенную фигуру — шар, наполненный информацией.
Правда, в XIII веке все еще преобладает классический образ сферы. Он возникает в аллегорическом «Roman de la Rose» («Роман о Розе»), который излагает его так, как у Платона, и в бессмертной поэме Данте, где Вселенная рисуется, согласно Птолемею, неподвижной сферой, включающей десять вращающихся концентрических сфер.
Гностическая сфера приобретает настоящую известность лишь в XVI веке. Читатели «Пантагрюэля», добравшись до последней главы, встречали упоминание «интеллектуальной сферы, центр которой везде, а окружность — нигде и которую мы называем Богом». Здесь гностический образ еще вполне мирно уживался с христианским мировоззрением, служа геометрическим пояснением к словам Соломона: «Небо и небо небес не вмещают Тебя» (3 Цар. 8:27). Их смысл: Бог пребывает в каждом из Своих созданий, но не ограничен ими.
Но в конце XVI века Джордано Бруно почувствовал в словах Трисмегиста уникальный шанс вырваться из ограниченной и душной Вселенной Птолемея (а значит, и Церкви, ибо Птолемеева астрономия была признана официальной космогонией христианства). В одной из своих работ он заявил, что «философский принцип полноты требует признать, что бесконечная причина должна иметь бесконечные следствия. Поскольку Бог-природа вечен, то нет предела его творящей силе. Он — умопомрачительная сфера, чей центр повсюду, а окружность (поверхность, граница) нигде». Уютные небесные своды дали трещину, сквозь которую на человека низверглись бесконечные миры, абсолютное пространство.
Ликование Бруно смогли разделить не все. Бесконечная Вселенная, которая для него была освобождением, стала для других темной, глухой бездной, пугающим лабиринтом. И поэтому Паскаль, написавший: «Природа — это бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность нигде», выводил эти слова, испытывая головокружение, страх и одиночество от мысленного проникновения в холодные пустоты физического мира. В подлиннике рукописи видно, что Паскаль начал писать слово «effroyable» (устрашающая): «Устрашающая сфера, центр которой везде, а окружность нигде», но затем, справившись с собой, все-таки изменил эпитет на «бесконечная».
Возможно, нет лучшего способа определить, какого мировоззрения придерживается человек, чем прислушаться к тому, с какой интонацией он прочитает вслух эту фразу.
P.S.:
Последнее слово в этой истории остается за К.Э. Циолковским, который в своих космологических трактатах предполагал, что совершенные люди будущего не будут похожи на современных людей. Эти существа будут напоминать геометрически совершенную фигуру — шар, наполненный информацией.